Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Типун тебе на язык, хитрюга. Жди добра от твоих пожеланий!
Втроем они вышли из ограды. Гутилье затворил тяжелые, скребущие землю ворота, послушал громкое сопение Бомбаля и сказал:
— Надо его забить, покуда светло. Меньше часа остается. Все-таки не мешало бы позвать Фенансье.
Колесник Фенансье держал мастерскую в конце переулка. Когда Гутилье вошел туда, хозяин сидел на верстаке и нарезывал ломтиками кусок сыра; рядом с ним лежала коврига хлеба и стоял жбанчик.
— Может, выпьешь сидра, Кишка Тонка?
— Не откажусь, Мало Каши Ел.
Приятели были первыми силачами
Друзья никогда не дрались и не мерились силой, но не упускали случая друг перед другом похвастать.
— Хочешь посмотреть, как я убью самого здоровенного быка в округе? — спросил Гутилье.
— Отчего же не посмотреть, только вот мальчонка мой уснул тут на стружках. Можно бы, конечно, оставить его одного, да огонь в горне не погас, а малец любит с мехами побаловаться. Не ровен час, залетит искра… Была бы мать, а то она к старикам пошла, до ужина там просидит.
— Ну, дело твое, оставайся… Смерти, что ли, испугался? А может, рогов? Так ведь рога, знаешь, не то что грипп, на расстоянии не опасно.
— Еще одно слово скажи — и по башке огрею. А два примолвишь, следи, как бы я совсем не рассердился.
Фенансье вытер лезвие ножа о тонкий ломтик хлеба и, прервавши свою задорную речь, прежним ласковым голосом проговорил:
— Ишь, кулачки разжал парнишка, видать, сейчас проснется. Возьму-ка я его с собой… Эй, Морис, вставай!
Малыш громко зевнул и улыбнулся: в пятилетнем возрасте люди еще улыбаются. Поднявшись на ноги, он стал стряхивать с рубашонки и штанишек приставшие к ним кудрявые стружки.
— Пошли смотреть, как убивают быка, — сказал отец, — такое поглядеть стоит!
Мальчик вложил свою ладошку в отцову ладонь, и они отправились. Первым во дворик вошел Гутилье. Прежде чем последовать за ним, колесник посадил сынишку себе на плечи: так будет спокойнее.
— Дерни ворота посильнее, они туго закрываются… Заложи засовом.
— Готово.
Глухой топот копыт.
— Берегись!
Фенансье увидел, что, сорвавшийся с привязи, бык мчится к ним, и перебросил маленького Мориса через каменную ограду. Гутилье отпрыгнул, увертываясь от рогов. Бомбаль ринулся на колесника, но тот отскочил в сторону, и огромный нормандский бык скоса трахнулся лбом о ворота, проехал по ним плечом и боком. Колесник еще раз отскочил, но не успел увернуться от огромной туши. В то мгновение, когда он собирался перемахнуть через ограду, бык своей ляжкой придавил ему правую ногу к верее. Колесник рухнул.
— Не робей, у меня молот! — крикнул ему Гутилье.
Отличный молот с рукоятью из куска железной трубы — гордость мясника.
Бык кинулся на Гутилье, тот прыгнул в сторону, занося молот, но задел рукоятью рог, и молот обрушился мимо. Почувствовав толчок, Бомбаль мгновенно повернулся и бросился так стремительно, что рога его вонзились в живот мясника, когда молот еще поднимался. Гутилье успел только хрипло хакнуть. Зверь потряс вздетого на рога человека и швырнул его наземь. Стук сабо смолк, слышно было лишь тихое посапывание быка, нюхающего обмякшее тело и роющего землю передними копытами. В наступившей тишине до слуха Фенансье донесся голос сына:
— Папа, я ушибся, не могу встать!..
Ворот не отворить, и ограды не перескочишь; на правую ногу почти нельзя ступить. Колесник отодвинулся от ворот: не ровен час, высадит их бык, и тогда… Прислонившись спиной к стене, он крикнул:
— Сынок, не двигайся и не кричи, прошу тебя!
— Папа, я боюсь, иди ко мне!
— Сейчас, малыш!
Сильно припадая на размозженную ногу, Фенансье заковылял к двуколке — единственному предмету во дворе, за которым можно было укрыться. А Бомбаль уже искал его, уже мчался сюда. Колесник спустил между оглобель искалеченную ногу, быстро перенес туда здоровую, задрал оглобли и упер их в стену.
От страшного удара повозка подлетела так, что ступица пришлась без малого вровень с бычьей грудью.
Удивленный тем, что не может подкинуть на рогах эту тяжесть, Бомбаль шумно выдохнул, опустил голову и попятился. Фенансье выпрямился, все тело его дрожало от боли и затраченных усилий.
«На тележку кидается! Видать, впрямь бешеный. А я-то думал, что эти твари больше одного зараз не убивают. Боже, опять он сюда!.. Мне страшно!»
Теперь Бомбаль таранил повозку сбоку, удар пришелся между колесом и оглоблей. Оглобля переломилась, двуколка повернулась, накренилась в ту сторону, где торчала целая оглобля. Фенансье упал, повис на ней. От нового толчка двуколка отъехала метра на три, таща за собой Фенансье, чьи ноги волочились по земле под ступицей. Скорчившись под дощатым настилом повозки, колесник кое-как перепрыгивал на здоровой ноге, чтобы не угодить под бычьи копыта.
Животное снова ринулось на двуколку, ударило раз, и другой, и третий.
— Ну, бей!.. Еще!.. Еще!.. — выкрикивал Фенансье с каким-то ожесточенным удовлетворением. Он уже не чаял остаться живым, но страх пропал. «Если бы на меня смотрели из окон женщины, — мелькнуло у него в голове, — вот было бы крику!» Он остался один, но головы не потерял и даже мог, при желании, воспринимать происходящее как нечто забавное. При каждом следующем ударе Фенансье повисал на оглобле и волочился задом по земле, больно ударяясь копчиком. И тут он вспомнил, что у него есть нож.
«Дай мне только умом пораскинуть — и уж ты у меня попляшешь, рогатая дуроломина…»
Двуколка закатилась в самый угол и застряла там. Бычина, словно играя, подбрасывал ее, поддевая рогами задок. Вот он, шумно раздувая ноздри, повернулся вокруг себя с развязной небрежностью и снова стал головой к двуколке, как бы высматривая уязвимое место. Видя все эти хитрости и уловки Бомбаля, Фенансье перестал бояться его, как боятся молнии или обвала. Он возненавидел быка, как если бы тот был человеком. И чувствовал теперь, что с противником, пожалуй, можно потягаться.