Французская повесть XVIII века
Шрифт:
ЭТО НЕ СКАЗКА
Сказку рассказывают непременно тому, кто ее слушает, и если она чересчур длинна, то слушатель нередко прерывает рассказчика. Вот почему в этот рассказ, который не сказка или, если вы хотите, дурная сказка, я ввел лицо, заменяющее читателя; затем я начинаю:
— И вы из этого заключаете?..
— Что такая
— Но мне кажется, что мы все-таки обязаны ему довольно приятным вечером и что это чтение вызвало…
— Что? Вереницу скучных, затасканных анекдотов, в которых повторялась давным-давно известная истина, что мужчина и женщина — два весьма зловредных существа.
— Однако эпидемия захватила и вас, и вы заплатили ей дань, как и все другие.
— Дело в том, что волей или неволей подчиняешься принятому тону; попадая в общество, обычно еще в дверях комнаты мы стараемся придать своему лицу то выражение, которое видим у других; представляемся веселыми, когда мы печальны, печальными, когда нам хочется быть веселыми; стараемся принять участие во всем, о чем идет речь: писатель говорит о политике, политик — о метафизике, метафизик морализирует, моралист говорит о финансах, финансист — о литературе или геометрии; вместо того чтобы слушать или молчать, каждый болтает о том, чего не знает, и все скучают из-за глупого тщеславия или вежливости.
— Вы не в духе.
— Как обычно.
— И я думаю, что мне лучше отложить свой рассказ до более благоприятного момента.
— То есть вы ждете моего ухода?
— Вовсе нет.
— Или вы боитесь, что я буду менее снисходителен к вам с глазу на глаз, чем к первому встречному в обществе?.. Будьте же так любезны, расскажите мне вашу историю.
— Но мой рассказ столь же не нов, как и те, которые вызвали у вас такое раздражение.
— А все-таки расскажите.
— Нет, нет; с вас достаточно и тех.
— Знаете ли вы, что из всех способов выводить человека из себя нет худшего, чем ваш?
— Да какой же это способ?
— Заставлять просить вас сделать то, что вам самому до смерти хочется сделать. Ну, хорошо, мой друг, я вас прошу, я вас умоляю доставить себе это удовольствие.
— Мне — это удовольствие?
— Начинайте, ради бога, начинайте.
— Постараюсь быть кратким.
— Это будет не так уж плохо.
И тогда, шутки ради, я откашлялся, сплюнул, медленно стал разворачивать носовой платок, высморкался, открыл табакерку, взял понюшку табаку — меж тем как мой собеседник бормотал сквозь зубы: «Если рассказ и короток, то вступление слишком длинно…»
Мне захотелось позвать слугу под предлогом дать ему какое-нибудь поручение, но я этого не сделал и начал так:
— Надо сознаться, что есть мужчины очень хорошие и женщины очень плохие.
— Это можно наблюдать ежедневно, иногда даже и не выходя из дому. Что же дальше?
— Дальше? Я знал одну красавицу эльзаску, такую красавицу, что старики за ней бегали, а молодые люди останавливались как вкопанные.
— Я тоже ее знал; ее звали госпожа Реймер.
— Верно. Один человек, только что прибывший из Нанси, по имени Танье, влюбился в нее без памяти. Он был беден и принадлежал к числу тех обездоленных детей, которых жестокие родители, обремененные большой семьей, выгоняют из дому; эти юноши бросаются
— Это было великолепно, но ведь долго это не могло тянуться.
— И вот Танье, изнемогая в борьбе с нуждой или, вернее, страшась держать в бедности очаровательную женщину, осаждаемую богатыми мужчинами, которые убеждали ее прогнать этого нищего Танье…
— Что она и сама бы сделала через две недели или через месяц.
— …и принять их богатство, решил покинуть ее и попытать счастья в далеких странах. Он хлопочет и получает право проезда на королевском корабле. Наступила минута разлуки. Он прощается с госпожой Реймер.
«Друг мой, — говорит он ей, — я не хочу более злоупотреблять вашей любовью. Я решился, я уезжаю». — «Вы уезжаете?» — «Да». — «Куда же вы едете?» — «На Антильские острова… Вы достойны лучшей участи, и я не хочу больше быть вам помехой».
— Добряк Танье!
«А что же будет со мной?» — «Ах, предательница!»— «Вы окружены людьми, которые жаждут вам понравиться. Я возвращаю вам ваши обеты и клятвы. Выберите из ваших поклонников того, кто вам больше по нраву, примите его предложение, я сам молю вас об этом…» — «Ах, Танье, вы сами мне предлагаете!..»
— Избавляю вас от описания сцены, которую разыграла госпожа Реймер. Я ее вижу, я ее представляю…
«Перед отъездом я требую от вас только одной милости. Не делайте ничего такого, что могло бы разлучить нас навеки. Поклянитесь мне, мой прекрасный друг. Где бы я ни находился, мне должно очень уж не повезти, чтобы я не дал вам в течение целого года доказательств моей нежной привязанности. Не плачьте…»
— Они все плачут, когда захотят.
«…и не противьтесь решению, подсказанному мне упреками моего сердца, которое никогда не дало бы мне покоя».
И вот Танье уехал в Сан-Доминго.{224}
— И уехал как раз вовремя для госпожи Реймер и для себя самого.
— Как, вы и об этом знаете?
— Кто-кто, а я-то уж знаю, что когда Танье посоветовал ей сделать выбор, он был уже сделан.
— Как!
— Продолжайте ваш рассказ.
— Танье был очень умен и отличался большими способностями в делах. Он вскоре приобрел известность и сделался членом государственного совета в Сан-Доминго. Там он отличился своими знаниями и неподкупностью. Он вовсе не гнался за огромным богатством, он только хотел быстро и честно добиться благосостояния. Каждый год он посылал часть своих доходов госпоже Реймер. Он возвратился лет через девять-десять (не думаю, чтобы его отсутствие длилось дольше), чтобы поднести своей подруге маленький бумажник, содержавший в себе плоды его талантов и трудов… И к счастью для Танье, это было как раз, когда она только что рассталась с последним из его преемников.
— Последним?
— Да.
— Разве у него их было несколько?
— Разумеется.
— Продолжайте, продолжайте…
— Но я ничего не могу сообщить вам такого, чего бы вы не знали лучше меня.
— Не беда, все-таки продолжайте.
— Госпожа Реймер и Танье занимали прекрасное помещение на улице святой Маргариты, неподалеку от меня. Я был очень расположен к Танье и посещал его дом, который не был богатым, но вполне зажиточным.
— Хоть я и не считал вместе с Реймер, могу вас уверить, что у нее было больше пятнадцати тысяч ливров ренты до возвращения Танье.