Французская повесть XVIII века
Шрифт:
Он придумывал новые моды, носил байонские часы,{70} сочинял логогрифы{71} и знал на память весь «Страсбургский бал».{72} Он распорядился, чтобы ему выслали с лионской почтовой каретой новейшие суждения, буржуазную комедию, переделанную Мине,{73} и орденскую ленту святого Михаила; но все это было обнаружено и отнято на границе государства феи Разумницы. Отнюдь не скучая наедине с самим собой, он тем не менее искал общества Зельмаиды, виделся с ней нередко, и беседа с этой принцессой занимала его не меньше, чем чтение «Меркурия».{74}
Фея
Однажды, гуляя в дворцовой рощице, она повстречала там Зюльми, погруженного в мечтания; это взволновало ее, она не сдержалась и окликнула его. Случайность эта была подстроена феей Обманщицей, ибо, помогая юной паре, она намеревалась обмануть кой-кого другого, а там, в свое время, посмеяться и над ними.
— Я полагала, здесь никого нет, — смущенно сказала Зельмаида, крепко держа свечу, чем-то уже мешавшую ей.
— Я тоже не ждал встречи с вами, — сказал Зюльми, — я только грезил об этом; но коль скоро случай свел нас, а оба мы — ученики феи Разумницы, попробуем разумно порассуждать друг с другом, дабы испытать, хорошо ли мы усвоили ее уроки.
— Охотно, — ответила Зельмаида, — разумные беседы мне по душе. Вы только что сказали, что грезили о встрече со мной, но каковы же были эти грезы? Мне любопытно знать, сходны ли они с моими.
— Как! Вы грезили обо мне, Зельмаида? — воскликнул Зюльми.
— Да, разумеется, — ответила она простодушно, ибо свеча ее еще горела, — но грезы эти посещают меня только ночью, ведь фея запретила мне мечтать о вас днем.
— Ах, это не то, что со мной, — сказал принц, — во всякое время, во всякое мгновение, во сне ли, наяву ли, вы составляете предмет моих снов и мыслей; вы пробудили во мне волнение, ранее мне незнакомое; меня обуяли мысли и чувства, которые терзают и радуют меня; я ищу причину и не могу ее постичь; но еще менее понятно мне, каким образом ум мой и сердце, которые, по словам феи, не зависят от тела, в эти мгновения бывают с ним тесно связаны и воздействуют на него каждым своим движением. Да, прелестная Зельмаида, едва я подумаю о вас, едва увижу вас в сонной грезе, я тотчас же теряю естественное мое состояние, но обретаю иное, в тысячу раз более приятное. Я только что вкушал всю его сладость, когда явились вы…
— И в самом деле, — сказала Зельмаида, — глаза ваши не таковы, как обычно; но, прошу вас, не сочтите это за обиду. Они мне нравятся не менее, чем прежде.
— А ваше состояние, Зельмаида, сходно ли оно в какой-то степени с моим?
— Но… — ответила она, — да… возможно… впрочем, я не уверена. Но раз уж мы с вами пустились в разумные рассуждения, я вам опишу то, что происходит со мной. Я чаще вижу вас во сне, нежели думаю о вас наяву; видимо, это так надобно по велению феи. Когда я не сплю, я не ищу встречи с вами, хоть и желаю вас видеть. Мне нравится ваш разговор, он занимает меня, пусть даже и не смешит; это меня радует, ибо разум мой не страдает. Возможно, у вас ума не более, чем у любого другого; однако речь ваша мне приятнее, нежели речь других, и, должно быть, это зависит от того, как вы говорите. Когда вы уходите, я грущу; мне чудится, будто отрада покинула меня и ушла с вами, а я томлюсь тоской и стыжусь этого, сама не зная почему. Вот вам рассказ о том, как идут мои дни.
— А ночи? — спросил Зюльми, с нежностью глядя на нее.
— Ах, Зюльми, я не смею об этом говорить вам.
— Да кто может вам это запретить? — молвил Зюльми, целуя ей руку. — Или вы боитесь чересчур порадовать меня?
— Осторожней, — сказала
— Почему же? — спросил Зюльми.
— Стало быть, вы все хотите знать? — возразила Зельмаида. — О, право, Зюльми, вы испытываете мое терпение…
— Я не хотел бы сердить вас, — продолжал принц, — но вы меня очень огорчили.
— Ну что же, — ответила она, — я исполню вашу просьбу. Вам известно, что фея Разумница перво-наперво наказывает юным девицам следить за тем, чтобы их свеча никогда не гасла; по ее словам, от этого зависит их доброе имя, чистота и дальнейшее семейное счастье. Самое главное, говорит она всегда, испытывать серьезное влечение только к тому, кто предназначен в мужья. Если же, по несчастью, испытаешь его к другому, прощай, свеча, она погаснет, а вместе с ее пламенем — девичья честь.
— Но ваша свеча, — сказал Зюльми, — горит ярким светом; трудно поверить, будто ей грозила опасность.
— Но… да, конечно, — ответила Зельмаида, — она горит, это правда; однако мне кажется, что свет ее побледнел с тех пор, как я подошла к вам, и это меня тревожит.
— К чему, — воскликнул Зюльми, — эта тревога без всяких к тому оснований? Но мы отвлеклись на самом интересном месте нашей беседы.
— Я, кажется, позабыла… — сказала Зельмаида. — О чем был наш разговор?
— О том, что вы чувствуете по ночам, — ответил Зюльми.
— Верно; вы мне напомнили, — молвила Зельмаида. — Поистине, Зюльми, я полагаю, что поверять вам все это нехорошо. Но ведь это всего лишь сонные грезы; и коль скоро вы предмет сих грез, пожалуй, вы можете о них узнать.
— Ну вот наконец разумные речи, — сказал Зюльми.
— Не знаю, почему, — продолжала Зельмаида, — но свеча моя громко потрескивает, будто на нее брызнули водой.
— Вернемся к вашим снам, умоляю, — сказал Зюльми.
— Итак, мой сон… Мне его никак не понять. Фея часто говаривала мне, будто сны — это всего лишь отпечатавшиеся в душах наших следы мыслей, занимавших нас днем… Но природа моего сна была иной, ибо он принес мне такое состояние, такое смятение, такую отраду, каких я никогда не испытывала и о каких вовсе и не помышляла за все время, пока бодрствовала. Вы нередко слышали, что мне предназначено выйти замуж за духа Тугодума; я видела его дважды, когда он приходил сюда с моей матерью; мне сказали, что он находит меня красивой; не знаю, передали ли ему, что я нахожу его преглупым.
— Это доказывает, — сказал Зюльми, — что вы оба обладаете верностью суждений.
— Мне твердили, — продолжала Зельмаида, — что ему суждено стать моим супругом. Я спрашивала у феи, что такое супруг; она отвечала, что это тот, кого надлежит любить всем сердцем; это меня смущало, и мне думалось, что ежели супруга надлежит любить, он должен быть таким, чтобы любовь была удовольствием, а не долгом. На это фея возражала, что о подобных предметах нечего рассуждать; вот такие ответы феи Разумницы всего более раздражают меня; она, видно, пользуется разумом, чтобы избегать разумных суждений. После этих бесед я уходила весьма недовольной. Однажды увидела вас, вы подошли ко мне; мы начали разговор, и так завязалось наше знакомство; знакомство это вскоре обрело подобие дружбы; и наконец мы стали друзьями. Вы оказались таким, каким я представляла себе мужа; я сказала об этом фее, и она сурово выбранила меня и принялась уверять, что свеча моя угаснет навеки, если я проявлю склонность к кому-либо другому, нежели к духу Тугодуму. Речи эти раздосадовали меня, и я ушла спать ранее обычного. Не успела я уснуть, как мне почудилось, что я уже пробудилась; я увидела, как вы входите в мою спальню, а ведь никогда прежде я не почитала вас образцом супруга. Волосы ваши были в беспорядке; живой взгляд стал теперь томным. Вы бросились на колени передо мной… поцеловали мою руку; я отняла ее, вы стали вновь ее искать… и я… была вам за это признательна… Ах, Зюльми, не смею продолжать. Нет сомнения, я совершаю проступок, рассказывая вам об этом; я краснею, а ведь краснеешь только тогда, когда поступаешь дурно.