Французская повесть XVIII века
Шрифт:
— Я догадываюсь об этом, ваша светлость, — ответила принцесса, — но мое решение принято твердо.
— О, поистине, сударыня, — обратился дух Тугодум к королеве, — никогда я не встречал подобной добродетели! Немало я на этом потерял, но, возможно, встречу еще какую-нибудь прелестную принцессу, которая опять сыграет со мной скверную шутку. Это вполне возможно, а ведь я отнюдь не глупец… Словом, все равно, не со мной первым это случается; однако я попытаюсь еще уговорить Зельмаиду.
И засим продолжал:
— Кстати, принцесса, известно ли вам, что, когда вы станете девственной жрицей, вам запретят держать собаку?
— Я ее отдам какой-нибудь воспитаннице, — сказала
Зюльми тотчас же лизнул Зельмаиду; королева чихнула — он отвесил поклон; Досточтимый уронил платок — Зюльми принес его; дух хотел его погладить — он ощерился.
— Вы правы, — сказал он, — прехорошенькая собачка, и похоже, вот-вот заговорит.
Он еще час пробыл у Зельмаиды, но не уговорил ее; было даже решено, что она через месяц даст святой обет. То было важным известием для всей обители, но собачка оставалась куда более важным событием. Каждая девственница дарила ей конфеты, бисквиты и бублики, и все только и говорили, что о собачке.
Ах! Сколько хорошего видишь в жизни, когда ты собака! Ужели я не превращусь в нее на старости лет?
Зюльми настолько завоевал расположение святой обители, что каждая девственная жрица просила Зельмаиду дать его на денек. Потом дошло до того, что стали просить его на ночь. У Зельмаиды недоставало сил отказать. Таким образом, Зюльми побывал по очереди в постели у всех девственниц. И премного удивился, обнаружив, что всегда оказывался там втроем!
Наконец Зюльми понял, что все девственницы старше пятнадцати лет присваивают себе это звание точно так же, как иной мужлан зовет себя господином маркизом. Возможно, он поделился своим открытием с другими собаками обители, и новость пошла передаваться из поколения в поколение; только с тех пор ни одна собака не согласится прыгать в честь пятнадцатилетней девственницы.
Зюльми вспоминал пригрезившийся ему сон и понимал, что он сбылся: возлюбленная обошлась с ним как с собакой, и он спал с несколькими красавицами, не чувствуя себя осчастливленным. Меж тем наступал канун того дня, когда Зельмаида собиралась принести торжественный обет; Зюльми решил любой ценой помешать свершиться церемонии. И вот наступило печальное мгновение. Все девственные жрицы сошлись во храм, королева тоже явилась, вся в слезах, взглянуть, как дорогая ее Зельмаида принесет себя в жертву. Прелестная принцесса и нарядилась как жертва; она надела самый роскошный свой наряд, чтобы снять его мгновение спустя и облачиться в вечный траур. Выйдя из опочивальни с матерью и любимой собачкой, она заплакала и молвила, прерывая речь вздохами и рыданиями:
— Матушка, вы свидетельница моей верности; Зюльми, если бы ты знал, что я приношу себя в жертву тебе!
Она не знала, что разбивает ему сердце.
Зельмаида явилась туда, где надлежало ей дать клятву себе на горе. Досточтимый ждал ее в одеждах первосвященника: это он должен был принять ее клятву. Зельмаида уже готова была произнести роковые слова; в храме царило гробовое молчание. Зельмаида стояла, потупив очи; ее мать держала у глаз платок; внезапно Зюльми прыгнул прямо в лицо Досточтимому и так точно рассчитал, что оторвал ему нос зубами. Досточтимый лишился чувств; девственницы отчаянно завопили; Зельмаида стояла недвижимо, а королева смеялась, прикрываясь тем же платком, которым собиралась отирать слезы; Зюльми был схвачен, жизни его угрожала опасность; но королева взяла его, увела и поручилась за него. Однако собрался весь капитул, девственницы требовали смерти собаки и велели привести ее к ним на суд.
Принцесса очень сожалела, но не смела противиться приговору.
Вскоре ей
— О Зельмаида, Зельмаида! — ответила фея. — Я хочу вас предупредить, что готовится страшное злодеяние, и вы одна можете помешать ему свершиться.
— Что за злодеяние? — спросила принцесса.
— Я знаю, — продолжала фея, — что вам по-прежнему мил Зюльми, и хочу сказать вам, что он вас страстно любит.
— Зюльми любит меня? — вскричала принцесса. — Где же он? В каких краях? Ах, фея, спасительница моя, отвезите меня туда на вашей колеснице.
— В том нет нужды, — возразила та. — Ваша собачка, прозванная вами Зюльми, это и впрямь сам Зюльми; это ваш возлюбленный, превращенный мною в собаку, чтобы он смог добраться до вас, и вот его-то завтра и зарежут у вас на глазах; он примет человеческий облик, испуская последний вздох, и речь к нему вернется лишь затем, чтобы он мог сказать вам: «Зельмаида, я люблю вас и умираю».
Принцесса залилась слезами, услыхав это, и чуть было не упала без чувств (но тем не менее не упала, это все бы испортило).
— Вы можете спасти ему жизнь, — продолжала фея, — достаточно сказать, что вы согласны выйти за духа Тугодума.
— Увы! — сказала принцесса. — Вы знаете, что средство это ничему не поможет. Если я возьму в мужья духа Тугодума, он захочет вывести меня отсюда через врата испытаний, а я боюсь, что мне не удастся там пройти и я останусь здесь навеки и не сумею спасти жизнь Зюльми.
— Дайте только ваше согласие, — сказала фея, — остальное я беру на себя.
— Смею ли я довериться вам? — спросила Зельмаида.
— Да, — отвечала фея, — я помогаю вам лишь для того, чтобы кое-кого обмануть.
С этими словами, куда более ценными, нежели ее честное слово, она исчезла, а Зельмаида назавтра же дала знать своей матери, что сменила решение и хочет выйти за духа Тугодума.
Дух на радостях тотчас же к ней явился и повел такие речи:
— Итак, я вижу, вы одумались? Что ж, вы поступили благоразумно; я-то хорошо понимал, что в глубине души вам этого до смерти хочется, но вы не решались сказать; вот видите, что такое застенчивость. Поистине добродетель ваша меня радует. Сударыня, — обратился он к жрице, — да будет вам известно, что завтра я женюсь на принцессе, она вам более не принадлежит, а следовательно, собачка ее вам уже не подвластна, я ее помиловал, и она никогда не расстанется с хозяйкой, ибо мне вовсе безразлично, есть ли нос у вашего Досточтимого или нету.
Жрица была разгневана сей переменою, а Зюльми пришел в отчаяние, возомнив, что принцесса позабыла о нем, коль скоро выходит за духа Тугодума; так рассуждают собаки.
Королева отвела духа в сторону и сказала:
— Ваша светлость, надеюсь, вы не вздумаете выводить отсюда дочь мою через врата испытаний? Вы только заслужите ее недовольство, давая ей понять, что сомневаетесь в ее добродетели, и будете, разумеется, не правы, ибо бедная девочка так простодушна и невинна…
— Известно ли вам, сударыня, — возразил дух, — что вы сами не знаете, что говорите? И не будь вы королевой, я бы решительно утверждал, что рассуждаете вы как ослица. Дочь ваша то ли соблюдала себя, то ли нет; если она невинна, как я полагаю, то она должна сама просить меня вывести ее через врата испытаний; а если же… вы меня понимаете! Ну, тогда уж не посетуйте; поелику жила она здесь, я сожгу сию обитель, а Досточтимый одним своим носом не отделается.