Французская повесть XVIII века
Шрифт:
Фея велела подать обед, и это весьма обрадовало Зюльми. Ей доложили, что кушать подано; она сказала, что ей тошно и она отложит еду до вечера, чем Зюльми весьма был огорчен. Нрав ее был столь же пылким, сколь раздражительным, и это ее так раздражало, что она подчас становилась любезной против воли; но сладить с ней было нелегко, и она умела даже в наслаждении найти повод, чтобы оправдать вспышку злости.
Зюльми еще не был ей известен, и, дабы остаться также неизвестной ему, она доложилась женщиной серьезного склада ума. Он вдался в рассуждения — она принялась зевать; он
Наконец-то пробил час ужина; она перешла в столовый зал, усадила принца напротив себя, оперлась локтями о стол, выбранилась сквозь зубы и обратилась к принцу с любезностями таким сдавленным и хриплым голосом, что он решил, будто она его попрекает. Ответы его не были неверными, ибо он не понимал вопросов; кроме того, ел он очень много и потому был сочтен за дурака. После ужина она спросила, умеет ли он читать вслух комедии.
— Нет, сударыня, — отвечал он. — Этот талант я забросил после того, как мне сказали, что он никому не нужен.
— Весьма плоский ответ, — сказала фея. — С кем же это вы жили? Знаете ли вы хотя бы какую-либо игру?
— Только триктрак, сударыня.
— Прекрасную игру вы избрали, — ответила она язвительно, — не иначе как вы были священником в какой-то молельне.
— Сударыня, — ответствовал он смиренно, — я всего-навсего принц.
— Дорогой мой друг, — возразила она, — для такой работы вам, на мой взгляд, недостает здоровья.
— Сударыня, — продолжал Зюльми, — если вы не сочтете это неуместным, я бы рассказал вам о себе.
— Ну, нет! Говоря по совести, — молвила она, — я уж лучше прочитаю «Паршивого Волка».{77} По всему видно, что вы только на одно способны — улечься спать, тем более что час поздний.
После этих слов феи принц почтительно откланялся и осведомился у одной из прислужниц, где ему разрешат переночевать. Та расхохоталась ему в лицо и ответила, что во всем дворце есть только одна кровать, и спит на ней фея; что порой гостям случается провести, с ее разрешения, ночь во дворе; но если она оказывает им честь отужинать вместе с ними, она оставляет их на ночлег; с этими словами она повела принца в покои феи, которая тем временем уже причесалась на ночь и стерла румяна, что отнюдь не вдохновило Зюльми.
— Я полагаю, — сказала она, — вы настолько глупы, что воображаете, будто у меня во дворце есть несколько кроватей; я довольствуюсь самым необходимым, и коль скоро можно спать вдвоем, одна из двух кроватей остается, разумеется, лишней; следует быть бережливой и достойно блюсти себя. Первого я достигаю, не обзаводясь лишними предметами обстановки, второго же — разрешая вам лечь со мной.
На этом все придворные дамы вышли из спальни и оставили принца наедине с феей.
— Сударыня… — сказал он, дрожа, — поверьте… я весьма чувствителен…
— Этого от вас не требуется, —
— Великая фея, — продолжал Зюльми, расхрабрившись, — я бы с радостью принял оказываемую мне милость, но я связан обязательством.
— Связаны! — возразила фея. — Скажите-ка, прошу вас, что значит быть связанным, это что-то новое.
— Возможно ль? — воскликнул Зюльми. — Ужели вам незнакомо следствие, коему, должно быть, вы не раз были причиной?
— Ну что ж! — ответила фея. — Возможно, вы говорите довольно красиво, хотя я вас и не понимаю, но до смерти боюсь, как бы это не оказалось чересчур скучным. Вернемся к вопросу, что я задала вам. Итак, честный человек, связанный обязательством, должен не спать всю свою жизнь?
— Да, сударыня, — ответил принц, — если он не спит с той, с кем связан.
— До крайности удивительное дело, — сказала фея, — не иначе как бедный юноша вырос в какой-то медвежьей глуши! Вот что значит запустить воспитание детей! Послушайте, дорогой друг, — продолжала она, — приведите-ка доводы получше, ибо вам самому должно быть ясно, что все высказанное вовсе не приемлемо.
— Итак, сударыня, — ответствовал он, — коль скоро вы велите мне быть откровенным, я дал клятву спать только с девственницами; это веление оракула.
— А я кто такая, по-вашему? — воскликнула фея. — Престранный же вы, однако, ведете разговор!
— Сударыня, мне сказали, — продолжал Зюльми, — что вы имеете обыкновение спать с каждым, кто имел честь разделить с вами трапезу, а я полагаю, что не с нынешнего вечера вы стали приглашать гостей к ужину!
— То правда, — ответила она, — но все это ничего не значит; я бы хотела посмотреть, как со мной посмеют своевольничать или не погрузятся в глубокий сон до утра!
— Что я слышу! — вскричал принц. — Стало быть, вы требуете всего лишь, чтобы с вами рядом спали?
— Разумеется, — отвечала она. — Я вам покажу вольности! Я хочу, чтобы со мной спали только затем, чтобы услышать, как хвалят мою постель: это делает честь дому.
— Ах, сударыня, — сказал Зюльми, — в таком случае я согласен!
Засим он разделся, а фея, сняв обувь, показала принцу ножки, уж не знаю какие, но действующие своим видом как сильнейшее снотворное средство.
Наконец, после учтивых споров о том, кто ляжет первым, они улеглись рядышком. Фея сказала:
— Кстати, я забыла предупредить вас перед сном, что мне случается грезить вслух и рассказывать во сне всякие небылицы.
— Это не так уж важно, сударыня, — ответил принц, — лишь бы вы мне разрешили их не слушать.
В течение четверти часа оба строго хранили молчание. Потом Зюльми почудилось, что фея время от времени роняет какие-то слова. Он прислушался, и вот как фея заговорила во сне:
— Месяц тому назад со мной лег спать один принц и был так глуп, что не потревожил меня; я его наказала и превратила в барсука.
Бедный Зюльми, услыхав такие слова, задрожал с головы до ног; тем не менее, отнюдь не желая стать барсуком, он потихоньку придвинулся к фее, чтобы испытать самого себя. Через мгновение она изрекла следующее: