Французская сюита
Шрифт:
— Ложь! Вранье! Никогда он не охотился с немцами!
Разгневанная виконтесса топнула ногой: она была вне себя от негодования. Снова услышать гнусную клевету! Правда, немцы приглашали их обоих на одну из последних зимних охот. Но они отказались от приглашения, а вот не принять участия в общей трапезе, которой завершалась охота, они не могли. Хочешь не хочешь, а поддерживать политику правительства мэр обязан. К тому же немецкие офицеры, что бы о них ни говорили, люди воспитанные. Объединяет и разъединяет людей вовсе не язык, не законы, не нравы, не принципы, а умение держать нож и вилку!
Бенуа повторил:
— Осенью, когда он начнет охотиться с немцами, я сам лично буду приходить в ваш парк и не стану стесняться ни с зайцами, ни с лисами. Можете насылать на меня управляющего, сторожей, собак. Ни у кого из них не достанет ловкости справиться с Бенуа Лабари. Они бегали за мной всю прошлую зиму, но так и не поймали.
— Я обойдусь без сторожей, без управляющего, я обращусь прямо к немцам. Их и вы боитесь и не посмеете это отрицать. Даже такой дуболом, как вы, при виде зеленого немецкого мундира предпочитает улизнуть потихоньку!
— Скажете тоже! Я бошей видел прямо перед собой и в Бельгии, и на Соме. Ваш муженек им в подметки не годится! Кстати, где он воевал? В канцелярии, где морочил людям головы?
— Мерзкий грубиян!
— С сентября и до того дня, когда заявились к нам немцы, он сидел в Шалон-сюр-Сон, а потом сбежал оттуда, вот и вся его война.
— Вы… Вы отвратительны! Убирайтесь или я закричу! Немедленно вон или я позову на помощь!
— Вот, вот, позовите на помощь бошей! Вы ведь очень довольны, что они к нам сюда пришли. Они тут для нас полиция, они охраняют ваше добро. Так молите Господа Бога, чтобы они оставались тут как можно дольше, потому как в день, когда они уйдут…
Он не договорил, вырвал из рук виконтессы вещественное доказательство — свои сабо, обулся, перескочил через стену и исчез. И почти сразу же мадам де Монмор услышала чеканный шаг приближающихся немцев.
«О, как я хочу, чтобы они его поймали! Поймали и немедленно расстреляли! — твердила виконтесса, пока бегом бежала в замок. — Ну и тип! Какой мерзавец! До чего же подлы все эти крестьяне! Это и есть большевизм, это он и есть! Господи! Что же сталось с нашим народом! Во времена моего папочки, если в лесу ловили браконьера, он плакал и просил прощенья. Само собой разумеется, его прощали. Папа, сама доброта, грозил, конечно, и гневался, но потом приказывал, чтобы на кухне бедняге поднесли стаканчик вина… Сколько раз я видела подобные сцены в детстве. Но крестьяне тогда были бедными. С той поры как у них появились деньги, в них пробудились самые низкие и дурные инстинкты. «Замок ломится, он набит добром от чердака до погреба», — повторила она с яростью. — А что у него самого-то в доме делается? Они же богаче нас! И что им от нас надо? Их гложет зависть, низкое недостойное чувство! А Бенуа Лабари просто опасен. Он похвалялся, что будет осенью охотиться у нас в парке. Так, значит, он не сдал ружье? А ведь он способен на все. И что будет, если он совершит злодейство? Возьмет и убьет немца? За его преступления придется отвечать всем мирным жителям, и в первую очередь мэру. Причиной всех наших бед люди вроде этого Лабари. Наш долг сообщить о нем в комендатуру. Я объясню, Амори поймет меня и согласится… А если понадобится, я и сама схожу к коменданту. Подумать только, вопреки приказу он смеет ходить ночью по лесам, дома у него огнестрельное оружие, его песенка спета!»
Виконтесса бегом прибежала в спальню, разбудила мужа и рассказала все, что произошло с ней в парке.
— Вот что у нас творится! — патетически завершила она свой рассказ. — Приходят ко мне прямо в дом, оскорбляют меня, обирают и грабят! Я бы этим пренебрегла. Что мне оскорбления жалкого крестьянина! Но уверяю вас, Лабари — человек опасный. Он готов на все. Я не сомневаюсь, что, если бы мне недостало ума молчать и я позвала бы на помощь немецкий патруль, который как раз проходил по дороге, он бы набросился на немцев с кулаками или даже… — Она вскрикнула и побледнела. — Да, у него в руке был нож. Я видела, как поблескивало лезвие ножа. Уверяю вас, я не ошибаюсь! Представьте себе, что было бы дальше? Убийство немца ночью в нашем парке. Попробуйте потом доказать, что мы тут ни при чем. Амори! Ваш долг совершенно очевиден. Нужно действовать, и немедленно. В руках у Лабари оружие, недаром он хвастался, что будет охотиться у нас в парке всю зиму. Оружие! А немцы только и твердят, что такого они никому не спустят. А если он все-таки не сдал ружье, то, значит, задумал что-то опасное. Без сомнения, покушение! Вы только себе представьте, что вас ждет!
— Наверняка перочинный ножик, — попробовал возразить Амори, но жена не слушала его и продолжала:
— Вспомните, когда в соседнем городе убили немца, то арестовали и посадили в тюрьму самых видных людей в качестве заложников. В первую очередь мэра. Их держали до тех пор, пока не отыскался виновник. В маленькой деревеньке, всего в одиннадцати километрах от нас, мальчишка шестнадцати лет, напившись, ударил немецкого часового, который хотел арестовать его за нарушение комендантского часа. И что? Парня расстреляли. Следуй он правилам, ничего дурного бы с ним не случилось. Но дело этим не кончилось. Немцы сочли, что мэр отвечает за своих подчиненных, и тот с большим трудом избежал расстрела.
— Я начинаю думать, — сказал Амори, дрожащими руками нащупывая свою одежду (было уже около восьми часов), — я начинаю думать, что совершенно напрасно согласился на пост мэра.
— Надеюсь, вы идете жаловаться в жандармерию?
— В жандармерию? Да вы с ума сошли! Против нас восстанет вся округа! Вы прекрасно знаете, что для всех местных крестьян взять то, что им не дали возможности купить за наличные, не является воровством. Они устроят нам невыносимую жизнь. Нет, я пойду в комендатуру. Я попрошу сохранить мое посещение в тайне и не сомневаюсь, что они так и сделают, поскольку вообще не отличаются болтливостью и прекрасно поймут всю ситуацию. Они придут к Лабари с обыском и, разумеется, найдут оружие…
— А вы уверены, что найдут? Крестьяне…
— Крестьяне считают себя большими хитрецами, но я прекрасно знаю все их тайники. Они хвастают ими друг перед другом, стоит им выпить в трактире по стакану вина. Обычно это чердак, погреб или свиной хлев. Бенуа арестуют, но я заручусь от немцев обещанием, что они не станут его наказывать слишком сурово. Лабари отделается несколькими месяцами тюрьмы. На это время мы будем от него избавлены, а потом, я вам гарантирую, он будет сидеть смирно. Немцы умеют их укрощать. Но что им надо, нашим крестьянам?! — внезапно вскрикнул фальцетом виконт, он был еще в ночной рубашке, и из-под полотняного подола торчали его голые щиколотки. — Что у них, спрашивается, в голове? Почему им не сидится спокойно? Разве от них много требуют? Молчать и сидеть тихо. Так нет! Они буянят, вздорят, пыжатся. К чему это поведет, я вас спрашиваю? Мы же побежденные, не так ли? Значит, нужно вести себя с оглядкой Можно подумать, крестьяне это делают нарочно, чтобы мне насолить. Ценой невероятных усилий я добился хороших отношений с немцами. Подумать только, ни один из них не поселился у нас в замке! Это большая милость. А что касается крестьян… я и для них делаю, что могу… из-за них я ночей не сплю… Немцы по отношению ко всем нам ведут себя очень корректно. Они здороваются с женщинами, ласковы с детьми. Расплачиваются за все наличными. Но нашим крестьянам этого мало! Чего они хотят? Чтобы им вернули Эльзас и Лотарингию? Устроили тут республику с Леоном Блюмом в качестве президента? Чего им надо? Чего?!
— Не сердитесь, Амори. Берите пример с меня, вы же видите, как я спокойна. Исполняйте ваш долг, надеясь на воздаяние только на небесах. Верьте мне, сердца наши для Господа открытая книга.
— Да знаю я, знаю, но все это так тяжело, — горько вздохнул виконт.
Он даже не позавтракал («Горло свело так, что и крошка хлеба не пролезет», — пожаловался он жене), вышел из дома и отправился просить тайной аудиенции в комендатуре.
Немецкое командование отдало приказ о реквизиции лошадей в пользу армии. За кобылу давали тогда шестьдесят, а то и семьдесят тысяч франков; немцы платили (точнее, обещали заплатить) едва ли половину. Между тем близилось время пахоты, и крестьяне с горечью осведомлялись у мэра, что им, спрашивается, делать:
— На своей горбине прикажете пахать? А не поработаем сейчас — города с голоду подохнут, вот что вы поимейте в виду.
— Но я-то что могу поделать, друзья мои? — бормотал в ответ мэр.
И хотя крестьяне прекрасно знали, что мэр тут в самом деле ни при чем и поделать ничего не может, обиду затаили именно на него. «Он-то вывернется, он-то свои дела устроит, и его распроклятущих лошадей (будь им пусто!) пальцем никто не тронет».
Все в том году шло наперекосяк. Сады пропитались насквозь водой, град побил поля. А накануне реквизиции с вечера задул ураганный ветер. Выехав ранним утром из дома Анжелье, Бруно, направляясь верхом в соседний городок, где должна была проходить реквизиция, попал под ледяной ливень, что сек, не жалея, все вокруг. Ветер яростно трепал раскидистые липы, и они жалобно стонали и потрескивали, словно корабельные мачты. Однако, несмотря на ливень, Бруно скачка радовала: свежий, чистый холодный воздух напоминал ему Восточную Пруссию. Когда же он снова увидит родные поля, светло-зеленую траву, болотца и удивительной красоты весеннее небо? Удивительную неспешную весну северных краев?.. Желтоватое небо, белоснежные облачка, рогоз, камыш и редкие островки берез. Когда снова поохотится на цапель, на куликов?.. Сейчас он ехал по дороге и видел вокруг себя крестьян, что брели из окрестных деревень, городков, местечек, ферм, ведя в поводу своих лошадок. «Хорошие лошади, — одобрил Бруно, — но совсем не ухожены. Французы — да и вообще все штатские — ничего в лошадях не смыслят».