Французская защита
Шрифт:
Женевьева чувствовала в движениях русского тихую ярость: он словно ввинчивал фигуры в доску, и кольцо окружения вокруг её короля постепенно сжималось. Подчиненные, которые работали с нею давно, знали: она очень не любит проигрывать.
Гроза надвигалась своей неотвратимой неизбежностью.
— E'chec, madame! [21] — улыбнулся Виктор, атакуя конем монарха Женевьевы.
— Ce ne sont que des ve'tilles! [22] — небрежно бросила женщина, уходя королем из-под шаха.
21
Е chec, madame! —
22
Ce ne sont que des ve'tilles! — Какие пустяки! ( фр.)
Одинцов бросил взгляд вправо. За досками оставались только четверо: Темплер, Лернер, Лёха и Женевьева. Над ними нависала внушительная стена зрителей, в зале стояла тишина, лишь изредка прерываемая тихим шепотом заключенных.
29:0 в пользу русского.
Это было непонятно многим.
Быстрый, поразительный разгром.
«Так. Надо закончить эти партии одновременно. С кого начать? Пожалуй, с неё…» — и Виктор провел давно намеченный разящий удар:
— Encore echec! [23]
23
Encore e'chec! — Снова шах! (фр.)
Двойной, вскрытый шах.
Сметающий все на своем пути.
Женевьева побледнела и резко поднялась из-за стола.
— Пардон, мадам! — слегка улыбнулся Виктор.
Остальные три игрока, вытянув шеи, наблюдали за реакцией начальницы тюрьмы.
Женщина резко взмахнула рукой, и точеные фигурки полетели на пол. Зал приглушенно выдохнул.
Виктор пожал плечами и перешел к Мишелю Лернеру.
— Е chec et mat! [24] — громко объявил он, быстро передвинув белую пешку с Ь2 на Ь4, атакуя заблаговременно приведенного на поле с5 черного короля.
24
E chec et mat! — Шах и мат! (фр.)
«Неужели заметит?» — пронеслась мысль в голове Одинцова. Он решительно протянул руку ошеломленному Лернеру. Тот машинально пожал ее, и, откинувшись на стуле назад, вытер рукавом синей робы свой вспотевший лоб.
Толпа загудела.
Юркий помощник французов помчался к Жану Темплеру сообщить тому радостную весть о разящем ходе белых.
Следующим в очереди был Лёха.
— Remis? — дружелюбно предложил ничью на французском Виктор.
— Oui! — в тон ему улыбнулся сокамерник, и друзья пожали руки.
Едва Одинцов подошел к фиолетоголовому Жану, как тот с грохотом водрузил свою пешку с Ь2 на Ь4.
— E'chec et mat, mai'tre"u — радостно завопил он.
— Пардон! — холодно произнес Одинцов, забирая белую пешку своей, черной, с поля це четыре, которую он предусмотрительно продвинул именно для такого варианта.
— Это взятие на проходе! — воскликнул Лёха. — Правило, которое многие фраера игнорируют!
И весело засмеялся, потом быстро перевел сказанное им ошеломленному Темплеру.
— Non! Non! —
Все разом громко заговорили.
— Chut, il a parfaitement raison! [25] — резко прозвучал выкрик Женевьевы. Лёха зашелся в хохоте, видя удрученные физиономии французов. Фиолетовая голова внезапно дернулась, и сокамерник Виктора получил оглушающий удар в лицо.
— Ах ты, сука! — вскрикнул Лёха, из разбитого носа на шахматные фигуры брызнули алые капли.
Кто-то толкнул его сзади, и друг Одинцова распластался грудью на столе. Кровь быстро заливала доску. Лёха попытался приподняться, но Темплер резко ударил его кулаком в висок.
25
Chut, il a parfaitement raison! — Тихо! Он абсолютно прав! (фр.)
В следующую секунду на фиолетовую голову со страшным треском обрушился деревянный стул.
Одинцов вложил в этот удар всю ненависть, скопившуюся в его душе за последнюю неделю.
Наркоман, как подкошенный, рухнул на пол. Цвет его волос стремительно менялся, принимая алый оттенок
Виктора сбили с ног сразу три охранника, ринувшиеся из-за спины Женевьевы.
— A' cachot! [26] — как удар хлыста, прозвучала её команда. Сеанс одновременной игры закончился.
26
A' cachot! — В карцер! (фр.)
Виктор, получив сильный толчок в спину, едва удержался на ногах, чтобы не упасть на холодный пол.
В карцере было темно.
В маленьком окошке вверху сквозь толстые прутья слабо мерцали звезды.
Одинцов на ощупь пробрался к нему и, повернувшись лицом к двери, осмотрелся. Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он увидел, — вдоль правой стены находится что-то подобие деревянной койки. Он шагнул к ней и дернул, пытаясь придать горизонтальное положение.
Деревяшка не поддавалась.
Руки Виктора нащупали с краю что-то похожее на запор, и лишь после пятиминутной возни с ним койка с грохотом открылась на девяносто градусов.
Одинцов машинально надавил на неё вниз (проверить, держит ли), и только после этого устало прилег на тонкие деревянные бруски.
Он закинул руки за голову, приняв свою любимую позу, закрыл глаза. Стремительной лентой пронеслись события этого долгого дня. Виктор не чувствовал ни малейшей доли раскаяния за случившиеся в конце сеанса.
Наоборот, происшедшее словно добавило ему внутренней уверенности, даже самоуважения, и в душе не было той утренней тоски, которая резанула его при пробуждении.
Он был уже наслышан об условиях пребывания в карцере, и знал, что каждый заключенный должен быть внутренне готов к этому испытанию. Лёха как-то в один вечер рассказывал ему жуткие вещи из своего жизненного опыта по этой части.
— Здесь — просто курорт по сравнению с нашими тюрягами! — воскликнул он, видя в глазах Виктора тоску. — Не горюй, тебе недолго маяться!