Французская защита
Шрифт:
— Наташа, попроси бабушку собрать твои вещи, — Одинцов не узнавал своего голоса.
— Да! Бабуля! Где мои платья и ботинки? Мы уходим с папочкой! — девочка забегала по комнатам, выискивая свою одежду.
Дома все обошлось без эксцессов.
Виктор по дороге от Пролетарской до Таганки решил: никаких разборок сегодня. Пусть дочь порадуется в полной мере его возвращению и подаркам.
Наташа радостно вскрикивала, когда отец вынимал одну вещь за другой из своей сумки.
Она мерила обновки, вертелась перед
Лиза холодно наблюдала за происходящим.
Виктор несколько раз встречался с нею взглядом. В глазах жены он не видел ничего, кроме равнодушного любопытства: «Узнал уже или еще нет?»
Спать легли порознь.
Одинцов явственно ощущал новое чувство, возникшее к жене за последние несколько часов. Он как-то по особенному ярко представил соседа Гогу, лежащего на его супруге с вожделенным выражением на смугловато-сладком лице.
Виктору казалось, нет, даже не казалось, а он был уверен в этом: новые запахи на кухне и в квартире шли от соседа, с которым он не раз сидел за одним столом, отмечая какой-нибудь праздник Именно его приторный аромат: смесь дешевой туалетной воды с запахом сигаретного дыма он почувствовал, когда переступил порог своего жилья после четырехмесячного отсутствия.
Лиза едва заметно хмыкнула, когда Виктор забрал свою подушку с дивана и бросил ее на узкую кровать в соседней комнате.
«Знает»…
Он лежал, заложив руки за голову, и смотрел в потолок Сон не шел. Было слышно, как беспокойно ворочалась жена на новом диване, по модному разложенному «вперед».
Наташа уснула в детской, едва ее голова коснулась подушки. Слишком много впечатлений за этот длинный день.
Семья Одинцова рушилась.
Он не знал, что холодность Лизы по отношению к нему давно имела своё простое объяснение. Она, задерживаясь на работе дольше обычного, уединялась в комнате отдыха со своим новым шефом.
Женщины не любят неудачников.
А такие, как Лиза, терпеть их не могут.
Даже, если мужчина красив внешне, высок, строен, и нравится другим дамам.
Век декабристских жен давно канул в небытие. Новые времена, новые ценности.
Изуродованная десятилетиями строительства коммунизма психология женщин.
«Чтобы было все, как у людей…»
Любым путем, даже переступая через моральные и нравственные нормы. «Не нае…ешь — не проживешь…, хочешь жить — умей вертеться…»
«Вертеться» Одинцов не научился.
Вертлявый Гога, приземистый брюнет с бегающими глазками и слащавой улыбкой, обошел его на этом нелегком вираже жизни.
Виктор встретит его на следующий день на лестнице, поднимающегося вверх с пустым мусорным ведром.
Никаких свидетелей, все по-мужски.
Ведро вместе с Гогой с грохотом покатится с четвертого этажа на третий.
— За что? За что? — по-заячьи закричит сосед, когда Одинцов молча ударит по ненавистной
Участковый, вызванный испуганными жильцами, доставит Виктора в районное отделение милиции.
Оперативный дежурный, улыбчивый капитан лет тридцати, задав с десяток вопросов, засмеется и бросит недописанный протокол в корзину:
— Неужели сидел во французской тюрьме? Вот дает! Первый раз вижу драчливого шахматиста! Ну а насчет того, что рогами боднул соседа — уважаю! Молодец, так и надо! За это я на твоем месте еще хуже бы измордовал!
Вернувшись домой, Одинцов впервые за шесть лет супружеской жизни увидел в глазах жены откровенный страх.
— Хочешь разводиться со мной? — спросила она вечером на кухне, когда Одинцов молча доедал приготовленный ею плов.
— А мы уже фактически развелись, — холодно сказал он, — ты не смогла подождать всего четыре месяца.
— На свою мать намекаешь? — со злостью в голосе проговорила Лиза. Мать Одинцова по полгода и больше ожидала возвращения с рейса мужа, штурмана дальнего плавания.
Ждала честно, не обращая внимания на заигрывания мужчин.
Она была красивой женщиной. И Виктор получился точной её копией. «Если сын похож на мать — счастливым будет» — народная примета не сбывалась пока у Одинцова.
— А ты знаешь, мне ничуть не жаль, что так получилось, — внезапно для себя спокойно проговорил Виктор.
Лизины брови дрогнули.
— Даже так?
— Именно. Я как будто чувствовал там, за границей, в этой тюрьме, что ты забываешь меня с кем-то. Но не думал, что этот слащавый пентюх окажется им.
— Может, ты там себе француженку приглядел, а? — с вызовом бросила жена. — За четыре месяца-то можно столько успеть!
Одинцов молча поднялся из-за стола и пошел в комнату.
Завтра его ждало новое испытание.
Он должен был сдать документы на визу в посольство Франции…
Очередь двигалась мучительно медленно.
Двое полицейских, одетые в голубые рубашки, стояли перед круглой «вертушкой», которая была вмонтирована в высокую металлическую ограду, и внимательно проверяли документы российских граждан. Почему-то большинство в очереди составляли женщины.
Рядом расположились столики страховых компаний, без их полисов бумаги в посольстве не принимались.
Система по отбору денег у граждан, желающих посетить Западную Европу, была налажена безукоризненно.
Места в этой длинной цепочке россиян продавались: ловкие личности заходили в конец очереди и негромко предлагали за определенную плату оказаться в самом начале.
У вертушки каждые пятнадцать — двадцать минут вспыхивали конфликты.
Люди завистливо косились на обладателей машин с красными номерами, которых впускала внутрь бесшумно открывающаяся металлическая решетка.
Французы, работники посольства.