Французский «рыцарский роман»
Шрифт:
Li quens Bougars de Valence 01 dire c’on penderoit Aucassin son anemi, si venoit cele part; et Aucassins ne le mescoisi mie: il tint l’espee en la main, se le fiert par mi le hiaume si qu’i li enbare el cief. II fu si estones qu’il cai a terre; et Aucassins tent le main, si le prent et l’en mainne pris par le nasel del hiame et le rent a son pere.
(X, 1.25—39)
Как видим, герой прекрасно сражается и поэтому его вряд ли можно назвать «антирыцарем». Все дело в том, что «песня-сказка» «Окассен и Николетт» — это не рыцарский роман. Хотя в книге описываются и поединки, и затяжные феодальные войны, и яростные штурмы крепостных стен, и не менее ожесточенные оборонительные мероприятия (см., напр., гл. VIII). И вот еще одна характерная деталь. Вспомним, как яростно и бескомпромиссно рубились герои авантюрных рыцарских романов, какие сокрушительные удары наносили они друг другу, какие страшные раны покрывали их сильные тела. Эпизод лечения рыцаря после жестокого боя, лечения, растягивавшегося порой
...la bataille de poms de bos waumonnes et d’ueus et de fres fromages.
(XXX, 1.17—18)
Il avoient aportes
des fromages fres asses
et puns de bos waumones
et grans canpegneus canpes.
(XXXI, v. 5—8)
He случайно в этой странной «антирыцарской» стране герои проводят дни в веселии и радости, ибо могут беспрепятственно любить друг друга. He-рыцарская повесть «Окассен и Николетт» остается повестью куртуазной. Тонкость чувств, радость, веселость, песни и музыка, узорчатые изделия из золота, вообще все прекрасное оказывается в повести мерилом истинного. В этом отношении весьма показательны рассуждения Окассена о рае и аде:
c’en paradis ne vont fors tex gens con je vous dirai. II i vont ci viel prestre et cil viel clop et cil manke qui tote jor et tote nuit cropent devant ces autex et en ces vies croutes, et cil a ces vies capes ereses et a ces vies talercles vestues, qui sont nu et decauc et estru- те1ё, qui moeurent de faim et de soi et de froit et de mesaises. Icil vont en paradis: aveuc ciax n’ai jou que faire. Mais en infer voil jou aler, car en infer vont li bel clerc, et li bel cevalier qui sont mort as tornois et as rices gueres, et li buen sergant et li franc home: aveuc ciax voil jou aler. Et s’i vont les beles dames cortoises que eles ont deus amis ou trois avoc leur barons, et s’i va li ors et li argens et li vairs et li gris, et si i vont herpeor et jogleor et li roi del siecle.
(VI, I. 28—42)
«Мул без узды» Пайена из Мезьера и «Окассен и Николетт» как бы находятся на двух противоположных полюсах куртуазной литературы. Первая книга является квинтэссенцией рыцарского «авантюрного» романа. Вторая — наиболее ярким образцом романа идиллического, отмеченного повышенным интересом к миру чувств, к тому же, чувств нежных, лиричных, трепетных, но одновременно стойких и неодолимых. Отличается «песня-сказка» и пристальным вниманием к миру природы, которая, как уже говорилось, перестает быть лишь равнодушном фоном. Отличается вниманием к некоторым бытовым деталям, вообще к подробностям жизни. Отличается эстетизацией жизни, что мы находили в известной мере уже в «Прекрасном Незнакомце» Рено де Божё. Тем самым с этой анонимной повестью связаны важные новые тенденции, которые появляются в куртуазной литературе XIII столетия. Тенденции эти (в том числе рождение лирической прозы или мягкая ироничность) не были безоговорочно развиты и подхвачены, не заместили собой «авантюрную» традицию, подчас плоско и прямолинейно истолкованную. Но тонкий лиризм повести, оригинальная трактовка любовной темы (вне ее соотнесенности с рыцарской «авантюрой») обнаруживаются и в ряде других произведений эпохи, связанных с эволюцией романного жанра.
Можно сказать, что повесть «Окассен и Николетт» — это первый случай выхода за пределы жанра романа, приближение к некоторым лирическим лэ, к лирическим же любовным поэмам и одновременно — провозвестие некоторых типов лирической новеллы Ренессанса.
После всего сказанного будет понятно, почему некоторые наиболее вдумчивые ученые с большой осторожностью говорят о чертах пародии в нашей повести. Жан Дюфурне назвал ее «поэтической пародией», верно уловив прежде всего глубоко лирический характер произведения, в котором травестирование привычного жанра явно находится на далекой периферии. Филипп Менар, приведя суждение О. Жодоня о пародийности повести, замечает: «Между тем смысл песни-сказки не так прозрачен, как можно думать. Действительно ли мы имеем дело с пародией на идиллический роман, на эпические сражения, на невероятные и поразительные приключения, на лирические песни? С этим будет трудно согласиться, если под пародией понимать ироническое подражание устоявшимся литературным жанрам» 39. Рассмотрев те многочисленные эпизоды повести, которые традиционно считаются пародийными, ученый убедительно показал, что они не являются пародией ни на какое-либо конкретное предшествующее повести произведение, ни на модель жанра
Думается, это суждение исключительно справедливо. Сводить повесть лишь к пародии — это обеднять ее светлое, радостное, можно сказать «протогуманистическое» содержание. Повесть не была насмешкой над выходящим из моды или окостеневающим жанром. Она использовала возможности этого жанра и глубоко трансформировала их, открывая новые возможности обрисовки характеров, человеческих взаимоотношений, вообще жизни.
Новые проблемы воспроизведения действительности и, соответственно, во многом новый тип рыцарского романа возникают в творчестве одного из самых значительных французских романистов первой половины XIII столетия, Жана Ренара.
Сведений о жизни поэта немного, да и они недостоверны. Предполагают, что Жан Ренар родился в местечке Доммартеи, близ Санлиса, в последней четверти XII в. По-видимому, он много путешествовал, побывал при Шампанском и Фландрском дворах, ища покровительства. Умер он, очевидно, около 1250 г. Круг его творческого наследия до сих пор вызывает споры. С той или иной долей достоверности ему приписывают три рыцарских романа — «Галеран Бретонский» (ок. 1195; атрибуция наиболее спорна), «Коршун» (ок. 1200), «Роман о Розе, или Гильом из Доля» (ок. 1210), а также «Лэ о тени» (ок. 1220).
Мы не будем заниматься атрибуционными вопросами. Между тремя романами, приписываемыми Жану Ренару, действительно больше сходства, чем различия, поэтому не исключено, что их автором был один человек. Но в данном случае это не так уж важно. Куда существеннее, что все три перечисленных романа отражают одну тенденцию, могут быть отнесены к одному типу рыцарского романа. Новому типу, сложившемуся как раз в первой трети XIII столетия.
Роман «Галеран Бретонский», наиболее сомнительное — с точки зрения атрибуции — произведение Яуана Реи ара [139], не раз уже привлекал к себе внимание ученых [140]. Произведение это справедливо считается важной вехой в развитии французского рыцарского романа. Действительно, книга отмечена рядом новых черт, несмотря на то, что в ней немало заимствований из предшествующих произведений романного жанра. Даже не просто заимствований. Основная фабула произведения, так сказать, ее сюжетный костяк повторяет «Лэ о Ясене» Марии Французской. Но Ренар значительно расширяет повествование, создает значительно более широкую картину действительности, иначе расставляет акценты.
Одна из основных проблем книги — это тяжелая доля девочки-подкидыша, ее борьба за свое место в жизни. Поразительно, насколько это произведение своим сюжетом, своими образами намечает далекую перспективу развития французского бытового психологического романа. Ситуация «Галерана Бретонского» повторяется, например, затем (конечно, вне всякой связи с этим средневековым романом) в «Жизни Марианны» Мариво. Отдельные ситуации книги заставляют вспомнить и о «Монахине» Дидро.
Начинается роман немного в духе фаблио, опыт которых, по-видимому, не прошел мимо Жана Ренара. Острая на язык, злоречивая сплетница мадам Жант распускает слухи о легкомысленном поведении одной своей соседки, родившей двух близнецов, а это, мол, верный признак супружеской измены (см. ст. 153—161). И как наказание за подобное злословие сама мадам Жант производит вскоре на свет двух девочек. Ну чем не ситуация фаблио? Но на этом незамысловатая веселость повествования кончается. Мать решает скрыть ото всех свой мнимый грех и подбросить одного из детей куда-нибудь в надежное место. Верный слуга Гале увозит малютку. На глухих лесных дорогах, по которым ему приходится пробираться, его пугают не неожиданные встречи, не чары колдунов или дикие звери. Он боится другого: его страшит, что своими грубыми мужскими руками он не сбережет нежное детское тельце. Неловко, но старательно и трогательно он заботится о ребенке, добывает ему подходящую пищу, укрывает от холода, купает и перепеленывает на стоянках. Причем стоянки эти — не на лесных опушках и не на перекрестках дорог. Густой лес, который казался бесконечным в «авантюрных» романах и был населен фантастическими существами, здесь одомашнен. Лесная дорога неизменно приводит путника в город или селение, где он находит стол и кров. И города эти не фантастические. В романе довольно точно описаны северофранцузские города Руан, Реймс, Нант, Метц, Шалой и некоторые другие. По-видимому, автор был уроженцем этих мест, или не раз бывал там. Но важна не точность этих описаний, которая, конечно, относительна, а интерес к вполне конкретной действительности современной автору эпохи.
Слуга оставляет колыбель с младенцем под могучим стволом ясеня, близ монастыря, носящего красноречивое название «Босежур». Монахини находят малютку, берут ее на воспитание и дают ей имя Френ (т. е. Ясень).
Было бы неверно полагать, что автор рисует своих героев, используя как бы лишь черную или белую краску. Мадам Жант — злоречивая сплетница и, казалось бы, бездушная мать. Но она жестоко терзается, отсылая родное дитя (см., например, ст. 619—641 и др.), и укутывает ребенка роскошным покрывалом, вытканным ее заботливой рукой. Между прочим, характерно, что на этом покрывале изображены любовные сцены из прославленных рыцарских романов предшествующего периода: