Французский «рыцарский роман»
Шрифт:
Je ne sai s’il le fist s’amie,
Car n’i fui pas, ne n’en vi mie,
Mais non de pucele perdi
La dame dales son ami.
(v. 4815—4S18)
В обольстительной атмосфере чудесного замка, рядом со своей пылкой и рассудительной подругой герой скоро начинает тосковать по вольной рыцарской жизни, по опасностям и приключениям. И он снова покидает Белорукую Деву, устремляется в Артуровы пределы, где как раз в это время устраивается пышный и многолюдный турнир. Этот турнир в Валендоие подробно описан. Здесь показывают
Итак, герой предпочел земную любовь любви возвышенной и волшебной, предпочел валлийскую принцессу чудотворнице-фее. Спор о преимуществах того или иного типа любви как бы решается в пользу примитивного брака (не без династических и чисто материальных соображений), брака без сильного сердечного влечения, основанного на любви-симпатии, а не любви-страсти. Но за таким выбором героя стоит не простой материальный интерес. Для Гинглена выбрать валлийскую принцессу — это в известной мере выбрать свободу, свободу рыцарских странствий, поединков, турниров. Герой выбирает не феерический мир волшебного острова, где он будет пленником, а свой привычный путь по полному опасностей густому и мрачному лесу, где каждый поворот дороги сулит неожиданное приключение. Т. е. волшебной обыденности он предпочитает обыденную авантюрность.
Поэтому можно сказать, что в «Прекрасном Незнакомце» Рено де Божё возникает та же проблема, что и в романах Кретьена де Труа, проблема соотношения любви и «авантюры», и герой выбирает ту любовь, которая в наименьшей степени препятствует его тяге к приключениям. Но осмысленности приключения, большой этической насыщенности «авантюры» (что было так характерно для романов Кретьена) в книге Рено де Божё почти нет.
Можно ли говорить в связи с романом «Прекрасный Незнакомец» о некотором снижении, упрощении любовной темы? Действительно, герой романа мечется между двумя красавицами, то подпадает под волшебные чары одной, то пленяется спокойной красотой и богатством другой. Иногда полагают, что подобная неустойчивость героя, его метания между двумя любящими его женщинами — это как бы отзвук характера его отца, легкомысленного и увлекающегося Говена. Но дело, конечно, не в каких-то наследственных чертах характера. Чувства Гинглена обрисованы как глубокие и серьезные. Он, правда, поддается влиянию минутного впечатления, но не дает себя увлечь перспективой изнеженного безделия. Чары феи с Золотого Острова сродни любовному напитку Тристана и Изольды (недаром эта пара достаточно часто упоминается в тексте романа). Но Гинглен, в отличие от Тристана с Изольдой, сумел преодолеть колдовство. Сумел не только потому, что он несколько примитивнее, но н потому, что он более цельная и целеустремленная личность. Он более рыцарь, он рыцарь прежде всего.
Но образ Белорукой Девы получился в романе таким обаятельным и поэтичным, она так мила, умна, кротка, рассудительна, что герой, преодолев ее колдовские чары, не мог не плениться ею. И посреди своих бранных подвигов он продолжает мечтать о прекрасном Золотом Острове и его очаровательной хозяйке. Об этом сказано в романе мимоходом, но в заключительных строках книги Рено де Божё обещает рассказать, как-нибудь в другой раз, о том, как наш юный герой вернулся на волшебный Золотой Остров.
Эта концовка слегка иронична. Она как бы ставит под сомнение этическую проблематику романа и решение спора о превосходстве того или иного типа любви. Но в этой ироничности, в этом неожиданном возвращении к, казалось бы, уже решенному вопросу — одна из привлекательных сторон «Прекрасного Незнакомца» Рено де Божё.
Мы столь подробно рассмотрели этот роман потому, что он безусловно интересен и значителен сам по себе. Но он, кроме того, дает очень полное представление о путях развития куртуазного романа кретьеновского типа, т. е. авантюрного романа на артуровские сюжеты. Французский авантюрный рыцарский роман получил в конце XII и в первой половине XIII в. столь большое распространение, что начинал оказывать сильнейшее воздействие
С известным пародированием устоявшегося типа романа обычно связывают два произведения, возникшие где-то на грани веков. Произведения эти очень разные, и появление их было вызвано не одинаковыми причинами. По крайней мере, связаны эти книги с совсем разными тенденциями в развитии романного жанра. Между тем, эти две небольшие книжки-современницы часто рассматривают как свидетельство упадка жанра рыцарского романа, как пародии на него. Однако степень пародийности этих произведений различна, и вопрос о пародийности спорен.
Одно из них принадлежит перу некоего Пайена из Мезьера, маленького городка в провинции Шампань. Уже в этой кличке видят ироническую оппозицию; А. А. Смирнов писал по этому поводу: «Мезьер — маленький городок в Шампани, которая имела своим центром город Труа, где жил и писал Кретьен. Имя последнего, Кретьен (т. е. Христиан), как имя нарицательное значит христианин. Личного имени Пайен ни на каком языке не существует; как нарицательное по-французски оно значит язычник. Так назвался анонимный автор, шутливо противопоставляя себя Кретьену» [132]. (По этому поводу можно заметить, что Альбер Доза, напротив, указывает патроним «Пайен» как довольно употребительный — помета один + — и обозначавший первоначально просто выходца из крестьянской среды [133]. Напомним, что такую фамилию носит и известный современный французский медиевист, на работы которого мы уже неоднократно ссылались. Поэтому настаивать на непременной игре слов в имени-псевдониме автора повести «Мул без уезды» вряд ли целесообразно.)
А. А. Смирнов считает, что «повесть представляет собой пародию на романы Кретьена, но пародию добродушную, незлобивую» [134]. Сопоставляя «Мула без узды» с романами Кретьена де Труа, исследователь приходит к выводу, что «то, что в тех романах изображалось как нечто серьезное, важное и увлекательное, служащее нравственному назиданию, являющееся средством испытания доблести и истинной добродетели, будучи связано с конфликтами чувств, завершающихся победой высоких идеалов, здесь дано как веселая авантюра, не имеющая ни начала, ни конца, с сильной примесью комических черточек и преследующая цели чистой развлекательности» 32.
Однако разберемся.
Думается, правильнее было бы говорить не о слепом следовании автором «Мула без узды» урокам Кретьена или о повторении внешней схемы его романов, а о приложении той модели, которую столь иронически описал Гастон Парис. Действительно, роман (или, если угодно, повесть) начинается с появления при дворе короля Артура в праздничный день (на Троицу) некоей девицы, взывающей о сочувствии и помощи. Она просит помочь ей вновь обрести утраченную уздечку от упряжи ее мула. Незначительность просьбы не должна нас смущать. В рыцарских романах XIII в. благородные девицы могли просить о чем угодно. И чем мизерней — внешне — бывала просьба, тем куртуазней оказывался рыцарь, взявшийся помочь юной просительнице. Но, как увидим дальше, эта прозаическая уздечка оказывается, конечно, символом.
Как и полагалось в романах кретьеновского типа, первым на подвиг решается сенешаль Кей. Его попытка, естественно, завершается позорной неудачей (см. ст. 118—285). Затем наступает очередь Говена, рыцаря смелого до безрассудства, но неуравновешенного и увлекающегося. Он с честью проходит все испытания, степень опасности которых нарастает: сначала воин должен проехать через лес, кишащий дикими зверями (но они не трогают путника), затем пересечь поле, полное отвратительных ползучих гадов, потом переправиться через бурный поток по очень узкой шатающейся доске, перекинутой с одного берега на другой. Не менее серьезное испытание ждет героя при проникновении в замок, волшебные стены которого все время вращаются. Наконец, выдержка Говена проверяется и тогда, когда ему предлагают добровольно дать отрубить себе голову, обещая, что она потом снова прирастет. Потом будут схватки — сначала с разъяренным львом, потом с могучим рыцарем, под конец — со змеем. Говен везде побеждает, получает уздечку, но не женится на даме, хозяйке заколдованного города. Благодаря победе рыцаря волшебство рассеивается, и только что безлюдный город начинает жить полнокровной жизнью.