Франкфурт 939
Шрифт:
В городе активно готовятся к войне. Это на каждом углу, стоит пройтись по улицам. Только вчера Рене пинками сгонял агитатора со ступеней базилики, а тот грозил ему расправой лично от герцога Эбергарда. Сегодня он в порту. Узнал храмовника, но отвёл взгляд. Сделал вид, что не заметил. Таких, как он много, и не только во Франкфурте. На площадях и людных переулках, в полях близь городов и деревнях, у врат и у церквей, а по тавернам и тюрьмам ходят вербовщики. Вступил в ополчение – получай прощение! Ты умелый убийца, незаметен и хитёр, у тебя кулак, что кувалда?
Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.
Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.
– И где этого пьяницу носит, – подумал вслух Рене. – Может, могилу роет?
«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».
Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.
– Сэр Рене, – удивился он.
– Я больше не рыцарь.
– Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? – указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. – До меня доходили слухи.
– Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.
– За что?
– Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, – сорвался Рене. – Я убил… человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.
– Так это правда? – удивился смотритель. Кажется, искренне. – Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.
Убить бы Карла за подобное. Рене изо всех сил пытается похоронить воспоминания о прошлом, но то и дело какая-нибудь мелочь или чрезмерно болтливая скотина напоминает о былом.
– Пришли своих проведать? Тяжело вам, наверно, было.
– Прекрати меня лелеять, Карл. Я ведь не девица, – грубо упрекнул друга храмовник. Он вовсе не прочь рассказать всем вокруг о своей трагедии, но отнюдь не потому, что хочет жалости. Просто, все должны знать, отчего он такой грубый. Он всё потерял, ему можно. – Я ищу священника. Говорят, он могилу отца чуть ли не каждый день навещает. Худой такой, сутулый, бледный. Зовут Пипин.
– Да-да, брата Пипина я знаю, он тут часто. Вчера приходил, сидел дольше обычного. Я решил, он отправляется на войну с
– Это ещё почему?
– Ну, так долго на кладбище торчат, если прощаются. Обычно перед войной, когда на новое место перебираются или просто надолго уезжают.
«Всё хуже и хуже. Чёрт возьми, Пипин, что ты затеял? И где теперь тебя искать?»
Рыбацкий квартал. Здесь всё воняет рыбой. Рядом лодочная пристань и помойный берег, на соседней улице коптильня, а чуть дальше через дорогу друг от друга два ледника, заваленные рыбой под завязку, и в каждом погребе, сарае и кладовой – везде бочки с рыбой, а под ногами рыбьи потроха. Если сравнивать рыбацкий квартал с трущобами, так там хоть дышать приятней. Опасней, но приятней.
Таверна «Пивной Когг» уже третья по счёту. В первых двух его нет. Точнее, не было. Возможно, сейчас есть, а вернёшься, его уже не будет. Всё равно, что за мышью гоняться. Только под стол нырнула – ты за ней, а она уже у сундука.
Благо, Гвидо легко найти в толпе. Он здоровый, как бык, на две головы выше любого. Ещё в пятнадцать таким вымахал, и, заходя в двери, конечно же, бился лбом об косяк. С тех детских лет у него привычка пригибать голову на пороге. И не важно, дверь таверны это или ворота замка.
Как-то раз так кивнул неудачно и стукнул шлемом лошадь, которая шагала рядом. Лошадь-то ничего, а вот двести фунтов надменного говна, что на ней, сильно оскорбились и стукнули Гвидо хлыстом. Это он зря, великан вспыльчив и не сдержан. Стащил щенка с кобылы и отлупил при всех. И это на торжествах по случаю победы в Лотарингии. Герцогу Эбергарду сей конфуз местная аристократия припоминала в шутку все два года, что он там торчал. Так ещё и папашка мелкого ублюдка, граф Гессена, шуму поднял.
Гвидо хоть и сам из благородных, но пятый сын в семействе. На него всем начхать. Братья такие же здоровые лбы. Жрут за троих, кормить их накладно. Отец безмерно радовался, когда избавиться от тринадцатилетнего пацана, и с той поры о нём не вспоминал. Только Рене с Робертом за него и заступились. Но что слово двух рыцарей против графской обиды? Два меча против пятисот. От наказания Гвидо не отвертелся, в колодках посидел и со службы попёрли, а ведь должны были со дня на день в рыцари посветить. Теперь он напивается в тавернах, где ищет новобранцев. Война – единственное, что он знает, но махать мечом ему не дают. Хоть так пристроили, а то давно бы уже сгинул от безделья или бандитом стал.
Кто-то скажет: «Не так уж плохо», – но для Гвидо это мука. Он настоящее орудие убийства. Славяне, венгры, датчане, норманны, союзники чехи, моравы, собратья франки – со всеми повоевал. А сейчас прикончить может разве что кружку пива. У него в венах бурлит кровь, он в западне.
Внутри в таверне тесно, столы слишком близко друг к другу. Вот подлое тело не послушается спьяну, обольёт пивом соседа и драка неминуема. Странно, что мебель вся цела, будто ни разу не битая. Возможно, Рене что-то упустил. Давно не пил в тавернах, всё чаще дома. Слишком уж шумно и воздух спёртый.