Франклин Рузвельт
Шрифт:
Неизвестно, имел ли место такой случай на самом деле или был очередной фантазией Рузвельта. Причины признания, разумеется, были совершенно иными — лежали в политической плоскости, были связаны с заинтересованностью США в привлечении СССР к системе коллективной безопасности и развитии с ним экономических отношений.
Вначале вновь были предприняты очень осторожные действия. Рузвельт поручил министру финансов Г. Моргентау вступить в контакте Борисом Евсеевичем Сквирским — советским деятелем, являвшимся с 1923 года полуофициальным лицом, именовавшимся «дипломатическим агентом» Наркомата иностранных дел СССР Ссылаясь на свое «личное мнение», Моргентау поинтересовался, не следует ли США послать своего торгового представителя в СССР. Сквирский заявил, что устойчивые связи между обеими странами могут быть созданы лишь на твердой юридической базе, которую может дать установление дипломатических отношений в полном объеме. 1 апреля 1933 года «дипломатический агент» послал телеграмму начальству: «Авторитетные представители агентства Юнайтед Пресс, не указывая источника своей информации, в частном разговоре заявили, что, по последним сведениям, президент будто бы решил признать СССР месяца через два, без всякой комиссии и обследования и без всякой “паблисити”. Не исключается, однако, возможность дальнейшей задержки» {373} .
Рузвельт продолжал осторожничать. Прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие действия, он поручил в срочном порядке провести опрос общественных деятелей, проследить за реакцией средств массовой информации, осуществить выборочное обследование мнения рядовых граждан. Результаты были сходными — большинство американцев высказывались за установление отношений с СССР в той или иной форме. 17 октября Сквирский телеграфировал в Наркоминдел, что Рузвельт собирается скоро признать СССР. «Получаемые мною сведения говорят о серьезности намерений Рузвельта. Избранный им путь разговоров для получения заверений объясняется желанием “успокоить оппозицию”» {374} .
Рузвельт, нередко колебавшийся и проявлявший нерешительность, умел, когда было необходимо, быстро переходить к действиям. Последовало его письмо председателю Центрального исполнительного комитета СССР от Российской Федерации, «всероссийскому старосте» М. И. Калинину Сталин немедленно дал директиву председателю Совнаркома В. М. Молотову ответить согласием и заявить о намерении послать «своего человека для разговора с Рузвельтом». «Лучше будет послать Литвинова», — добавил Сталин. Политбюро сразу утвердило наркома иностранных дел Максима Максимовича Литвинова главой делегации на переговорах с американским президентом.
Правда, сам Литвинов считал, что ему нецелесообразно участвовать в них. Он отправил в Гагру, где «вождь» пребывал на отдыхе, телеграмму: «Переговоры будут вестись в обстановке бешеной кампании мобилизованных сил враждебных нам организаций, к давлению которых Рузвельт весьма чувствителен. Мое личное участие в переговорах может быть истолковано как наша чрезвычайная заинтересованность и готовность на большие уступки… Возможно, что переговоры придется прервать, и тогда я поехал бы в случае возобновления». Но решение Сталина не изменилось. «Настаиваем на посылке Литвинова», — написал он Кагановичу 17 октября {375} .
По официальным каналам соответствующее предложение было передано американскому президенту.
Тотчас из Вашингтона было послано приглашение Литвинову прибыть в США для переговоров. Они состоялись 8—16 ноября. 10 ноября Литвинов был дважды принят Рузвельтом. Они договорились называть друг друга по имени, беседуя с глазу на глаз (Литвинов свободно владел английским языком, так как до 1917 года много лет в качестве эмигранта жил в Лондоне и был женат на англичанке), чтобы, как высказался Рузвельт, «поругаться немного» {376} . Президент обсуждал с послом вопросы религиозной терпимости, российских долгов и др. Любопытно, что Рузвельт, всячески желая проявить добрую волю, начал первую беседу с признания законности советских контрпретензий, связанных с ущербом, причиненным участием США в интервенции на Дальнем Востоке во время Гражданской войны {377} . Главным, разумеется, было то, что удалось договориться о восстановлении дипломатических отношений, о чем пресса сообщила 17 ноября, уже после отъезда советского наркома.
Перед отъездом Литвинов 15 ноября был еще раз принят президентом. Во время встречи нарком заверил, что СССР не допустит пропагандистской деятельности своих органов против США на территории Америки, а в Советском Союзе американцам будет гарантирована свобода вероисповедания. Последнее было осуществить нетрудно. Относительно же подрывных действий дело обстояло иначе. Их проводили вроде бы не советские органы, а независимые организации — Коммунистический интернационал и его составная часть — Коммунистическая партия Соединенных Штатов. Всякого рода обвинения в том, что они выполняют указания Москвы, гневно отвергались, постоянно твердилось об «отдельности» Коминтерна от советских властей, хотя на самом деле международная организация фактически являлась внешнеполитическим ответвлением ЦК ВКП(б).
Рузвельт пытался учить Литвинова уму-разуму «Вы знаете, Макс, — твердил он, — ваши добрые старые отец и мать, верные религии евреи, всегда молились. Я знаю, что они должны были научить вас молитвам. Вы должны знать все прекрасные старые еврейские псалмы и молитвы». Сталинский нарком вежливо кивал головой, не отрицая, но и не подтверждая сказанного. Своим близким Рузвельт рассказывал: «Макс краснел и отдувался, но я прижал его» {378} . Но это было лишь красное словцо. Попытка «очеловечить» большевистского представителя, воззвав к его религиозным чувствам, успеха, естественно, не имела {379} . По мнению Литвинова, подоплекой этого обращения было стремление облегчить положение религиозных культов в СССР: «Президент предлагает мне взять на себя обязательства, которые изменяют и дополняют наше законодательство о религии. Это превышает мою компетенцию и наши возможности» {380} . Но Рузвельт и не настаивал — ему было достаточно гарантий религиозной свободы для американских граждан, находившихся в СССР.
Впоследствии Рузвельт не раз вспоминал, как вел с советским наркомом беседу о спасении души и угрозе наказания адским огнем. Не лезший за словом в карман Черчилль как-то во время Второй мировой войны заметил по этому поводу, что порекомендует назначить Рузвельта архиепископом Кентерберийским, если он проиграет очередные выборы {381} .
Отойдя от поучительных интонаций, которые особенно неприятно было выслушивать убежденному коммунисту и сталинскому приближенному, Рузвельт подчеркнул в беседе с ним: «Америка и СССР, не нуждающиеся ни в каких территориальных притязаниях, должны стать во главе движения за мир» {382} .
По вопросу о признании СССР проявился почти полный консенсус в американском обществе — за него высказались представители большого бизнеса, общественных организаций, левых кругов, идеализировавших советскую действительность и не желавших видеть преступлений тоталитарной власти. Рузвельт в этом случае действовал наверняка, не обращая внимания на проклятия со стороны немногих общественных деятелей, обвинявших его в том, что он продался коммунистам.
Вскоре после визита Литвинова состоялся обмен посольствами (точнее, в Москве появилось американское посольство, а в Вашингтоне — советское полномочное представительство). Первым полпредом СССР уже 20 ноября был назначен Александр Антонович Трояновский, в прошлом меньшевик, а теперь послушный сталинский подчиненный, которым советский диктатор легко манипулировал, учитывая его биографию. Перед отъездом Трояновский трижды побывал у Сталина и получил лично от него инструкции {383} . Трояновский оставался полпредом до 1938 года и способствовал медленному, но неуклонному развитию связей двух стран, почти исключительно в экономической области.
Первым же американским послом в СССР стал Уильям Буллит, уже побывавший в Москве в 1919 году и встречавшийся с Лениным. Теперь ему предстояла нелегкая работа — наладить контакты с высшим советским руководством. Начало было многообещающим. В честь Буллита был дан обед, на котором Сталин поднял бокал за здоровье Рузвельта, назвав его «человеком, который прокладывает новые пути в американском обществе» {384} .
В обеих странах известие об установлении дипломатических отношений широко публиковалось в средствах массовой информации. Сын Трояновского писал в мемуарах: «Установление дипломатических отношений с Соединенными Штатами получило благоприятное освещение в советской прессе с фотографиями двух глав государств (Рузвельта и Калинина. — Г. Ч.)и двух послов на первых полосах центральных газет. По всему было видно, что советское руководство придавало этому событию первостепенное значение» {385} .