Франсуа Антон Месмер
Шрифт:
— Это одно и то же, дорогая Мари, развод ведь запрещен.
— О! Да, но есть одна вещь, которую сегодня знаем лишь Господь и я.
— Какая?
— То, что его супруга умрет от грудной болезни.
— И на ком он женится? Наверное, на какой-нибудь принцессе из Германии или России?
— Нет, он скажет: «Я возвратился волей французского народа, я хочу жениться на девушке из народа».
Мы рассмеялись; бред начал смешиваться с пророчеством.
— А где он ее возьмет, эту девушку из народа?
— Он скажет: «Пусть найдут юную девушку из предместья Сен-Мартен,
— И что же, пойдут в предместье Сен-Мартен?
— Конечно.
— И найдут девушку?
— Да, в доме № 42.
— Из какой же она семьи?
— Ее отец столяр.
— Вы знаете, как зовут будущую королеву?
— Леонтина.
— Итак, принц женится на простой девушке?
— Да.
— И от нее у него будет мальчик?
— Мальчиков будет двое.
— А как назовут старшего, Генрих или Карл?
— Нет, Генрих V скажет, что эти два имени принесли слишком много горя тем, кто их носил; он назовет его Леон.
— Сколько процарствует Генрих V?
— От десяти до одиннадцати лет.
— Как он умрет?
— Он умрет от плеврита, получит его, выпив холодной воды из источника однажды во время охоты в сен-жерменском лесу.
— Дитя мое, вы делаете это предсказание перед двенадцатью или четырнадцатью людьми; быть может, кто-нибудь из сидящих здесь предупредит принца; и тогда он не будет пить воду, зная, что должен от этого умереть.
— Его предупредят, но он все равно выпьет, сказав, что ест же он мороженое, когда ему жарко, и что холодной воды он тоже может выпить.
— А кто его предупредит?
— Ваш сын, который станет одним из его больших друзей.
— Как! Мой сын — один из друзей принца?
— Да, вы же знаете, что сын ваш придерживается иных взглядов, нежели вы.
Мы переглянулись с дочерью и засмеялись: Александр и я — мы вечно ссоримся из-за политики.
— Итак, когда Генрих V умрет, Леон I взойдет на трон?
— Да, мсье.
— И что произойдет в его царствование?
— Я больше ничего не вижу, разбудите меня.
Я поспешил ее разбудить; проснувшись, она ничего не помнила; я задал ей несколько вопросов о Ламартине, Ледрю-Роллене, о Гренобле, о Генрихе V и Леоне I.
Она рассмеялась. Я провел ей большими пальцами по лбу, желая, чтобы она вспомнила, и она тут же вспомнила. Я попросил ее повторить рассказ, и она повторила его, причем очень точно и теми же словами. Это легко было проверить, ведь мои вопросы и ее ответы тщательно записывались.
С тех пор, и неоднократно, я возобновлял эксперименты с этим ребенком: никогда у нее, а точнее, над ней магнетическая власть не имела ограничений; по собственному желанию я делал ее немой, слепой, глухой. Одним словом, я возвращал ей ее способности и доводил их до такого уровня совершенства, который, казалось, переходил границы возможного. Например, ее сажали за пианино (усыпленную или бодрствующую — это не важно), она начинала играть сонату; один из присутствующих указывал мне тихонько мелодию, которую он хотел бы, чтобы девочка сыграла вместо сонаты. Соната тут
Мы раз двадцать проводили этот эксперимент перед самыми недоверчивыми свидетелями, и ни разу она не сорвалась.
Дом отца Мари был построен на месте древнего кладбища; на камнях, огораживающих сад, еще можно было прочитать несколько надгробных надписей; из-за этого бедная малышка дрожала от страха и с наступлением ночи не осмеливалась сделать какое-либо движение. Вечером в день моего отъезда мадам Д. рассказала мне об этом, и, так как мое влияние на ребенка было весьма велико, она попросила, не мог бы я чем-то помочь. Я так привык к чудесам, что ответил: нет ничего легче, мы немедленно проведем эксперимент. Действительно, я подозвал ребенка, положил ей руки на голову, желая снять всякие опасения, и сказал ей:
— Мари, ваша мама хочет дать мне с собой в дорогу персиков; сходите принесите из сада несколько виноградных листьев, чтобы завернуть в них персики.
Было девять вечера — темным-темно. Ребенок побежал, напевая, и вернулся, напевая, — она принесла виноградные листья, сорванные в том самом месте, где лежали надгробные камни, так пугавшие ее даже днем.
С этого момента она не проявляла больше ни малейшего страха, идя в сад или другую часть дома — в любой час ночи и даже без света.
Я вернулся в Осер спустя три месяца, никого не предупреждая о приезде. За два дня до моего прибытия Мари хотели вырвать зуб.
— Нет, мамочка, — оказала она, — подожди. Послезавтра приедет мсье Дюма — он подержит меня за мизинец, пока мне будут рвать зуб, и тогда я не почувствую никакой боли.
Я приехал в указанный день; взяв руку ребенка в свою, я держал ее во время операции, которая прошла без малейшей боли.
Пусть не просят у меня раскрытия явлений, о которых я рассказываю: я не могу этого сделать. Я лишь утверждаю, что все правда. Я ни в коей мере не стараюсь проводить сеансы магнетизма от нечего делать; я это делаю лишь тогда, когда меня принуждают к этому, и каждый раз я испытываю крайнюю усталость.
Я думаю, что с помощью магнетизма нечестный человек может принести много зла. Я сомневаюсь, что с помощью магнетизма честный человек может сделать хоть какое-либо добро.
Магнетизм — это забава, он еще не наука».
И сейчас гипноз далеко еще не наука, хотя в медицине он уже не забава. Впрочем, в исполнении эстрадных гипнотизеров он, конечно, забава, и очень увлекательная, — так считает М. И. Буянов.
Нечестный человек может принести людям вред не только с помощью того, что Дюма в духе своего времени именует магнетизмом; способов приносить вред очень много, из них гипноз должен находиться где-то на последних местах. Это не самая опасная для человечества форма деятельности. Зато пользы гипноз может принести очень много — хотя бы вылечить человека. Магнетизм — могучее оружие, великое лечебное средство, и в этом Месмер был прав. Если он только правильно используется. Гипноз — не нож, которым можно убить человека, а нож, которым можно вырезать воспаленный аппендикс, спасти жизнь.