Фрэнни и Зуи
Шрифт:
– Прекрасное вступление. Просто п_р_е_л_е_с_т_ь.
– Что такое?
– Ничего. Ну, говори, говори.
– Я уже начал говорить, что против молитвы ничего не имею. Что бы там тебе ни казалось. Знаешь, ты ведь далеко не первая, кто решил творить Иисуоову молитву. Я некогда обошел все армейские и флотские магазины в Нью-Йорке - искал подходящий для странника рюкзак. Я собирался набить его хлебными корками и отправиться пешком бродить по всей стране, черт ее побери. Творя молитву. Неся слово Божие. И все такое.- Зуи ПОМОЛЧАЛ.- И, ей-богу, я говорю это не ради того, чтобы дать тебе понять, что некогда и я был Чувствительным Молодым Существом, как Ты
– Тогда з_а_ч_е_м ты это говоришь?
– Зачем я это говорю? А затем, что мне надо тебе кое-что сказать, а я, может быть, вовсе и не имею права об этом говорить. По той причине, что и меня когда-то обуревало желание творить эту молитву, а я не стал. Может, мне просто завидно, что ты за это взялась. Очень может быть,
Фрэнни не удостоила его ответом. Но она подвинула Блумберга поближе и как-то неловко, нерешительно прижала его к себе. Потом она посмотрела на брата и сказала:
– Ты - бесенок. Ты это знаешь?
– Только без комплиментов, дружище,- может, со временем ты о них пожалеешь. Я все же скажу тебе, что мне не нравится твой подход к этому. Даже если я не имею права делать замечания.
Тут Зуи примерно десять секунд без выражения смотрел на беленый потолок, потом опять закрыл глаза.
– Во-первых,- сказал он,- не по душе мне эти выступления в духе Камиллы [12]. И не перебивай меня, ясно? Я знаю, что ты расклеилась на вполне законном основании, и все такое. Я не считаю, что ты п_р_и_т_в_о_р_я_е_ш_ь_с_я,- этого я не говорил. Я не думаю, что это подсознательные претензии на с_о_ч_у_в_с_т_в_и_е. Вообще ничего такого я не думаю. Но я повторяю, что мне это не по душе. Это жестоко по отношению к Б_е_с_с_и, жестоко по отношению к Л_е_с_у, и если до тебя это еще не дошло, то от тебя начинает попахивать ханжеством. Во всем мире, черт побери, нет такой молитвы и такой религии, которая оправдала бы ханжество. Я не называю т_е_б_я ханжой, так что можешь сидеть спокойно,- но я утверждаю, что такие истерики выглядят чертовски непривлекательно.
– Ты все сказал?
– спросила Фрэнни. Она сидела, сильно наклонясь вперед. Голос у нее снова стал дрожать.
– Ну ладно, Фрэнни. Послушай. Ты сама согласилась меня выслушать. Похоже, что самое плохое я уже сказал! Я просто стараюсь тебе сказать - нет, не стараюсь, а г_о_в_о_р_ю тебе,- что это нечестно по отношению к Бесси и Лесу, вот и все. Для них это ужасно - ты сама понимаешь. Знаешь ли ты, черт побери, что Лес уже до того дошел, что вчера вечером, перед тем как лечь спать, собирался принести тебе м_а_н_д_а_р_и_н_ч_и_к? Господи! Даже Бесси не выносит рассказов с мандаринчиками. И я тоже, видит бог. Если ты собираешься и дальше пребывать в этом нервном шоке, то я бы хотел, черт возьми, чтобы ты отправилась обратно в колледж и проделывала это там. Там, где с тобой никто нянчиться не будет. И где, видит бог, никому в голову не придет таскать тебе мандарины. И где ты не будешь держать свои ботинки в бельевом шкафу, черт побери.
Тут Фрэнни на ощупь и совершенно беззвучно протянула руку к коробке с "Клинексом", стоявшей на мраморном кофейном столике.
Зуи рассеянно смотрел на давнишнее пятно на потолке, которое сам же и посадил лет девятнадцать - двадцать назад из водяного пистолета.
– И второе, о чем я беспокоюсь,- сказал он,- это тоже не очень-то приятная штука. Я уже кончаю, так что потерпи минутку, если можешь. Мне к_а_т_е_г_о_р_и_ч_е_с_к_и не нравится это мелкое житьишко одетого во власяницу тайного великомученика, которое ты влачишь там, в колледже,- этакая ничтожная брюзгливая священная война, которую ты, как тебе кажется, ведешь против всех и вся. И не перебивай меня еще хоть секунду, я не хочу сказать ничего такого, чего ты ждешь. Насколько я понял, ты ополчилась в основном на систему высшего образования. Погоди, не б_р_о_с_а_й_с_я на меня. Мне противен этот ураганный обстрел. Я согласен с тобой на девяносто восемь процентов. Но остальные два процента - вот что пугает меня до полусмерти. У меня в колледже был один профессор - всего один, приходится с тобой согласиться, но это был большой, большой человек, и к нему все твои разговоры просто не относятся. Нет, он не был Э_п_и_к_т_е_т_о_м. Но он не был ни отпетым эгоистом, ни факультетским любимчиком. Это был великий и скромный ученый. Более того, я уверен, что ни разу - ни в аудитории, ни в другом месте - я не слышал от него ни одного слова, которое не таило бы капельку, а подчас и бездну мудрости. С ним-то что будет, когда ты поднимешь свой бунт? Мне даже думать об этом невыносимо - бросим, к черту, эту тему. Те, о которых ты тут распространялась,- это совсем другое дело. Этот самый профессор Таппер. И те два болвана, о которых ты мне вчера рассказывала,- Мэнлиус и еще кто-то. Т_а_к_и_х у меня было хоть пруд пруди, как и у всех нас, и я с_о_г_л_а_с_е_н с тобой, что они не так уж безобидны. Честно говоря, они смертельно опасны. Великий Боже. До чего бы они ни дотронулись, все превращается в бессмысленную ученую чушь. Или - что еще хуже - в предмет к_у_л_ь_т_а. Я считаю, что главным образом по их вине ежегодно в июне месяце страну наводняют невежественные недоноски с дипломами.
Тут Зуи, не сводя глаз с потолка, скорчил гримасу и затряс головой.
– Но мне не нравится - и Симору, и Бадди тоже, кстати, не понравилось бы - то, как ты говоришь об этих
Примерно на минуту воцарилось молчание. Затем оно было нарушено: Фрэнни высморкалась - от всей души, длительно, как сморкаются больные, у которых уже дня четыре как заложило нос.
– Точь-в-точь как моя чертова язва. А знаешь, почему я ее подцепил? Или, во всяком случае, в чем на девять десятых причина моей язвы? Потому что я неправильно рассуждаю, я позволяю себе вкладывать слишком много в мое отношение к телевидению и ко всему прочему. Я делаю в точности то же, что и ты, хотя мне в моем возрасте надо бы соображать, что к чему.
Зуи замолчал. Не спуская глаз с пятна на потолке, он глубоко втянул воздух через нос. Пальцы у него лее еще были сплетены на груди.
– А то, что я скажу напоследок, возможно, тебя взорвет. Но иначе я не могу. Это самое важное из всего, что я хотел сказать.- Он посмотрел на потолок, словно ища поддержки, и закрыл глаза.- Не знаю, помнишь ли ты, но я-то не забыл, дружок, как ты тут устроила маленькое отступничество от Нового завета, так что кругом на сто миль было слыхать. В это время все были в этой чертовой армии, так что я единственный такого наслушался, что уши вяли. А ты помнишь? Хоть что-нибудь помнишь?
– Мне же было всего десять лет!
– сказала Фрэнни в нос и довольно воинственно.
– Я знаю, сколько тебе было. Прекрасно знаю, сколько тебе было лет. Я ведь не для того это вспомнил, чтобы тыкать тебя носом в прошлые ошибки, видит бог. Я говорю об этом по серьезной причине. Я об этом говорю потому, что ты, по-моему, как не понимала Иисуса в детстве, так и сейчас не понимаешь. Сдается мне, что он у тебя в голове перепутался с пятью или десятью другими религиозными деятелями, ия не п_р_е_д_с_т_а_в_л_я_ю себе, как ты можешь творить Иисусову молитву, не разобравшись, кто есть кто и что к чему. Ты вообще-то помнишь, с чего началось то маленькое вероотступничество?… Фрэнни? Помнишь или нет?
Ответа он не дождался. Вместо ответа Фрэнни довольно сильно высморкалась.
– А я, представь себе, помню. Глава шестая, от Матфея. Это я, брат, отлично помню. Даже помню, где я был. Я сидел у себя в комнате, заматывал липкой лентой свою чертову клюшку, и тут ты влетела в полном раже, с раскрытой Библией в руках. Тебе вдруг разонравился Иисус, и ты желала знать, можно ли позвонить Симору в военный лагерь и сообщить ему об этом. А помнишь, за что ты разлюбила Иисуса? Я тебе скажу. Потому, в_о-п_е_р_в_ы_х, что тебе не понравилось, как он пошел в синагогу и опрокинул столы и расшвырял идолов. Это было так грубо, Так Неоправданно. Ты выражала уверенность, что Соломон или кто-то там еще ничего подобного себе бы не позволил. А в_т_о_р_а_я вещь, которую ты не одобряла - на этом месте у тебя была как раз раскрыта Библия,- это строчки: "Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш небесный питает их". Здесь-то все в порядке. Все прелестно. Это ты вполне одобряла. Н_о в_о_т, когда Иисус тут же говорит: "Вы не гораздо ли лучше их?" [13] А_г_а, вот тут-то маленькая Фрэнни и спрыгивает на ходу. Тут наша Фрэнни начисто отрекается от Библии и бросается прямехонько к Будде, который не относится свысока ко всем этим милым небесным птичкам, Ко всем этим чудным, прелестным цыплятам и гусятам, которых мы разводили тогда на Озере. И не повторяй, что тебе было десять лет. Я говорю о том, к чему твой возраст не имеет никакого отношения. Никаких существенных п_е_р_е_м_е_н в возрасте от десяти до двадцати лет не происходит - и от десяти до восьмидесяти, кстати, тоже. Ты д_о с_и_х п_о_р не можешь любить того Иисуса, который сделал или сказал то-то и то-то - или, по крайней мере, ему это приписали,- так, как тебе хотелось бы. И ты это знаешь. Ты по природе своей не способна любить или понимать какого бы то ни было Сына Божия, который опрокидывает столы. И ты по природе своей не можешь любить или понимать какого бы то ни было Сына Божия, который говорит, что человек - л_ю_б_о_й человек, даже такой, как профессор Таппер,- Богу дороже, чем какой-нибудь пушистый, беспомощный пасхальный цыпленок.