Фриленды
Шрифт:
— Что надо сказать? — спросила Фрэнсис Фриленд.
— Спасибо.
— Спасибо, а еще что?
— Спасибо, сударыня.
— Вот и хорошо. Теперь бегите играть в сад.
Все трое послушно убежали. Снаружи послышался быстрый шепот. Фрэнсис Фриленд выглянула в окно и увидела, что они отворяют калитку. Ее охватило беспокойство. Высунув в окно голову, она окликнула их. Бидди вернулась.
— Только не вздумайте тратить все деньги сразу!
Бидди замотала головой.
— Ну, нет! У нас один раз был шиллинг, и мы все потом заболели. Мы теперь будем тратить каждый день по три пенса, пока все деньги не кончатся.
— А ты не хочешь немножко отложить на черный день?
— Нет.
Фрэнсис Фриленд не нашлась, что на это сказать. Славные малютки!
Славные малютки скрылись за калиткой.
В комнате Тода и Кэрстин она обнаружила тумбочку, подушку и еще кое-что необходимое. Придумав, как вложить то в это, а это в то так, чтобы ничего не было видно, она тихонько притащила свою добычу поближе к комнате милого Дирека и попросила милочку Недду сходить вниз и поискать то, чего, как она знала, нельзя было там найти, потому что в эту минуту не смогла придумать лучшего предлога. Когда милая девочка вышла, она засунула это сюда, а то туда. Теперь все в порядке! У нее стало легче на душе. В уходе за больными есть свои неприятные стороны, но надо делать то, что необходимо, а потом вести себя как ни в чем не бывало. Кэрстин не обо всем позаботилась. Но ведь дорогая Кэрстин — такая умница.
Ее отношение к этой синей птице, которая двадцать один год назад залетела в гнездо Фрилендов, всегда после первого испуга оставалось стоическим. Ведь как бы ее ни коробило пренебрежение условностями, она умела ценить высокие душевные качества. Ей было жаль, что дорогая Кэрстин открывает шею и руки так, что они совсем почернели от загара; жаль, что она никогда не ходит в церковь и воспитала своих детей в том же духе, внушив им не совсем верные взгляды на земельный вопрос, но тем не менее ее невестка, несомненно, всегда оставалась истинной леди, любила дорогого Тода и была очень хорошей женщиной. Да и черты лица у нее такие правильные, цвет лица прекрасный, фигура тонкая, стройная, и спина такая прямая, что на нее приятно смотреть. А если она не очень практична, мало ли что! Зато она никогда не растолстеет, как это явно суждено Кларе. Поэтому Фрэнсис Фриленд с самого начала поспешила увидеть светлые стороны в браке Тода. Ее размышления прервал голос Дирека:
— Бабушка, мне хочется пить!
— Сейчас, милый. Не шевели головой; дай я тебя напою с ложечки этим вкусным лимонадом!
Когда Недда вернулась, она застала такую картину: бабушка одной рукой поддерживала голову Дирека, другой поила его с ложечки, а лицо ее светилось нежной улыбкой.
Глава XXXII
В тот день, когда Фрэнсис Фриленд обосновалась в Джойфилдсе, Феликс после обеда уехал в Лондон, увезя с собой Шейлу. С нее взяли обязательство «не нарушать порядка», и выполнять его ей, безусловно, будет легче, уехав подальше. И хотя брать ее под опеку было все равно, что слишком долго держать в руке зажженную спичку, Феликс чувствовал, что обязан это сделать.
Он оставлял Недду с неспокойной душой, но у него не хватило духу насильно оторвать ее от больного. Дирек, правда, собирался встать на другой день, но поправлялся он медленно, потому что больна у него была голова, а не тело. К тому же ему мешал выздоравливать характер. Он несколько раз делал усилие, чтобы встать с постели, но тело отказывалось ему подчиняться, а эти попытки отнюдь не содействовали его выздоровлению. Фрэнсис Фриленд командовала в комнате больного, и заменить ее было невозможно, так как она и в самом деле была превосходной сиделкой благодаря большому опыту и умению забывать о своих собственных нуждах; она дежурила по очереди с Неддой и, становясь с каждым днем немножко бледнее и решительнее, все нежнее глядела на Дирека. Трагедия старости — быть отрешенной от жизни, когда дух твой еще не хочет сдаваться; понимать, что ты никому не нужна и все, кого ты родила и вырастила, давно разбрелись по разным дорогам, где ты их не догонишь; что умственная жизнь течет мимо тебя с огромной быстротой, а ты остаешься где-то в тихой заводи, беспомощно пытаясь влиться в общий поток, и чувствуешь, как тебя безнадежно относит назад; ощущать, что твое сердце еще молодо и горячо, но ты так погрязла в старых представлениях и привычках, что никто не хочет заметить, насколько ты еще полна бодрости и сердечного тепла; никто не понимает, как тебе хочется участвовать в каком-нибудь деле, совершить что-то нужное, полезное для всех, никто тебе в этом не поможет! Но для Фрэнсис Фриленд трагедия старости была хотя бы на время побеждена. Она могла приносить пользу тем, кого любила и кому хотела помочь. Теперь она занимала комнату Шейлы.
Целую неделю Дирек не задавал никаких вопросов, не заговаривал ни о беспорядках, ни даже о причине своей болезни. Невозможно было понять, вызвано ли это частичной потерей памяти из-за сотрясения мозга, или же в нем говорит инстинкт самосохранения и он сам не хочет думать о том, что может его взволновать. Недда каждый день боялась, что вот он начнет вспоминать. Она знала, что вопросы будут обращены к ней, — ведь от бабушки все равно не дождешься ответа: «Ну, конечно, деточка, все идет прекрасно, ты только поменьше говори!»
Разговор начался в последний день июня, едва Дирек первый раз встал с постели.
— Но сено им все же не удалось спасти?
Можно ли ему сказать правду? Простит ли он, если она ее не скажет? Если она солжет сейчас, сможет ли она лгать в ответ на все остальные вопросы? Когда он потом обнаружит правду, не повредит ли это ему больше, чем если он услышит ее сейчас? Недда все же решила солгать, но когда она открыла рот, язык прилип у нее к гортани, и она чуть слышно пробормотала:
— Нет, удалось.
Его лицо исказилось. Недда сразу же опустилась на колени рядом с его стулом. Он спросил сквозь зубы:
— Говори, говори! Значит, все пошло прахом?
В ответ она только опустила голову и погладила его руку.
— Так. А что сделали с ними?
Она прошептала, не глядя на него:
— Кое-кого уволили, другие снова работают, как прежде.
— Как прежде!
Она так жалобно на него взглянула, что Дирек больше не стал ни о чем спрашивать. Но то, что он узнал, задержало его выздоровление еще на неделю. Недда была в отчаянии. Но как только Дирек встал опять, он снова начал ее допрашивать.
— Когда будет суд?
— Седьмого августа.
— Кто-нибудь навещал Боба Трайста?
— Да, тетя Кэрстин была у него два раза.
Получив этот ответ, он долго молчал. Она снова соскользнула со стула и встала возле него на колени; ей казалось, что только здесь у нее появится мужество, чтобы отвечать на его вопросы. Он положил руку, с которой сошел загар, ей на голову. Тогда она собралась с духом и спросила:
— Может быть, мне к нему съездить?
Он кивнул.
— Хорошо, я завтра поеду.
— Недда, никогда не говори мне неправду! Люди так много лгут, вот почему я все это время ничего не спрашивал.
Она горячо ответила:
— Не буду! Никогда не буду!
Ее страшно пугало это посещение тюрьмы. Самая мысль о таких местах наводила на нее ужас. Рассказ Шейлы о ночи, проведенной в камере, вызвал у нее дрожь. Но в ней жила какая-то сила, помогавшая ей превозмогать страх; на другой день она рано утром отправилась в путь, отказавшись от предложения Кэрстин составить ей компанию.