Фронтовые ночи и дни
Шрифт:
После сдачи города и восстановления Чанчуньского аэропорта в 6-ю гвардейскую армию прилетели известные кинорежиссеры Александр Зархи и Иосиф Хейфиц. Они снимали полнометражный документальный фильм «Разгром Японии».
Фронтовая киногруппа старалась снимать все, вплоть до мельчайших деталей, — это было архиважно для будущего фильма.
Сергей Киселев получил задание отправиться в расположение частей 8-й Революционной армии Китая и снимать ее действия. Армия вела партизанскую войну в тылу японских войск, все время была в движении. Попробуй найди ее, тем более что радиосвязи с ней не было. Но Сергею повезло: под Мукденом он попал в 8-ю Революционную.
Китайские солдаты встретили советских операторов
На второй день после капитуляции Японии группа Сергея Киселева оказалась в двадцати километрах от Чанчуня, около буддистского монастыря. Монастырь располагался в живописнейшем месте среди невысоких гор. Настоятель тепло принял советских офицеров, разрешил снимать свою обитель.
Часть построек монастыря была разрушена, но старинные пагоды, позолоченные фигуры Будды, изумительные орнаменты у входа в главный храм, массивные металлические драконы, керамические фигурки животных и птиц по коньку крыши хорошо сохранились. Настоятель попросил написать как бы «охранную грамоту» с обращением к советским солдатам, чтобы они бережно отнеслись к этому памятнику древности.
Провожая кинооператоров, монах предупредил: километрах в пяти от монастыря находится танковая часть японцев.
— Будьте осторожны, — волновался настоятель. — Вас могут схватить, убить!
Сергей Киселев на правах старшего решил снимать в «логове врага» — ведь капитуляция подписана. Вскоре группа подъехала к огороженной колючей проволокой части. Ворота оказались открытыми настежь. Но по бокам стояли раздетые до пояса — жара невыносимая! — два солдата с винтовками.
Когда офицеры вышли из машины, японцы четко взяли на караул, выбросив винтовки от бедра в сторону. Один солдат тут же позвонил по телефону. Вскоре появилась пожилая японка — переводчик. Села в машину, и операторы подъехали к просторной палатке. Из палатки вышел стройный седовласый японец. На нем была рубашка без погон, галифе, на ногах сапоги. Первой заговорила переводчица, но он перебил ее и неожиданно сказал по-русски совершенно без акцента:
— Здравствуйте господа. Добро пожаловать. Извините. Командира нет. Я начальник штаба и замещаю его. Жду вас с утра.
Наши офицеры были в недоумении. Кто мог сообщить о них японскому генералу? Не настоятель же монастыря!
— Готов передать вам военную технику, господин капитан, — обратился японец к Сергею Киселеву.
— Извините, господин генерал. Вы, верно, приняли нас за представителей советского командования. Но мы — фронтовая киногруппа. Снимаем фильм. Если разрешите, господин генерал, я снял бы вашу технику, танки, солдат.
— Вот как? Для меня это полная неожиданность. Мы всю ночь готовили технику для сдачи вашему командованию. Все машины исправны, на ходу. Желаете снимать — пожалуйста! Но, может, сначала пообедаете со мной?
Офицеры сели на мягкие шерстяные валики за длинный низкий стол. Генерал хлопнул в ладоши — молодые симпатичные японки в кимоно моментально накрыли стол, принесли на подносах закуски, вино, фрукты.
Наполнили бокалы. Хозяин произнес тост:
— За искусство кино и за вас, господа офицеры!
Сергей Киселев поинтересовался: откуда генерал знает русский язык? Оказалось, он учился в Лондоне, в университете, на русском отделении, потом практиковался в Париже — там много русских. У него был русский гувернер. В Токио он окончил военную академию, тоже русское отделение.
— Вас специально готовили для работы на оккупированном Японией Дальнем Востоке?
— Да!
Генерал держался свободно, сказал, что любит русскую литературу — Пушкина, Льва Толстого, ему нравятся стихи Сергея Есенина. Киселев спросил: чем займется генерал после того, как сдаст военную технику советскому командованию? Ответ прозвучал как разрыв гранаты среди щебета птиц:
— Как только я выполню приказ микадо, сделаю себе харакири.
После долгого замешательства офицеры наперебой заговорили о прелести жизни, о том, что человек образованный всегда найдет свое место… Но генерал, уже с каменным лицом, заявил:
— В душе я против капитуляции. Нам надо было сражаться до конца. Но я обязан подчиниться императору.
День клонился к вечеру, поэтому кинооператоры поспешили на съемку. В широкой лощине, окруженной лесом, стояли примерно триста танков. Все машины были тщательно очищены от грязи, в любую минуту могли вступить в бой — так японцы подготовили их к сдаче советскому командованию.
Прощаясь с «русским японцем», уже и думать забыли о его экстравагантном намерении — наверное, это все-таки шутка.
Недели через две Сергей Киселев опять оказался в Чанчуне. Военный комендант города рассказал ему: танки и оружие приняты как трофеи, а начальник штаба, генерал, сделал себе харакири…
НЕМЦЫ О РУССКИХ
Разыскивая не новую, а единственную правду о войне, надо больше прислушиваться не к кликушествующим разоблачениям, а к свидетельствам очевидцев, документам из спецархивов, скрытым от нас до последнего времени, содержание которых не всегда соответствует официальным версиям.
В этом контексте и следует рассматривать предлагаемый читателю уникальный дневник неизвестного немецкого офицера. Дневник обнаружил в полусгоревшей машине зимой сорок второго года советский солдат. Мы не знаем дальнейшей судьбы автора дневника, ибо записи заканчиваются осенью сорок первого года, задолго до того, как он попал в руки советского солдата Федота Баскакова. Может быть, автор погиб в тех осенних боях под Ельней и Брянском? Может быть, замерз в подмосковных снегах, разделив судьбу сотен тысяч своих товарищей? Может, умер в нашем плену? А может быть, выжил, пройдя все круги военного ада? Все может быть. Мы не знаем и дальнейшей судьбы сержанта Баскакова, нашедшего дневник. В том же сорок втором году данные о нем обрываются в одном из тыловых госпиталей. И в этом высшая, хотя и чрезвычайно, до обыденности простая правда и трагедия войны.
Дневник затрагивает очень короткий срок победоносного шествия немцев на восток. Они тогда были заняты собственной войной, уверенные в непобедимости Германии; думали только в критериях скорой победы.
Дневник не предназначен для посторонних глаз, стиль его совершенно свободен, бесстрастен. Автор, судя по манере письма, — человек холодного, прагматического ума, не склонный к эмоциям. Здесь нет литературщины, а голая фотографичность отображаемых событий. Но это как раз очень важно прочитать, прежде чем окунуться в животрепещущие, психологически-эмоциональные откровения второго дневника — лейтенанта Бранда.