Фронтовые повести
Шрифт:
— Если он и завтра будет запираться и не назовет ни одного бандитского имени — повесить на площади, — решил подполковник и жестом приказал вынести безжизненное тело.
…На другой день всех жителей города согнали на центральную площадь, посреди которой зловеще темнела виселица. Неподалеку стояли начальник гестапо, комендант и бургомистр. Иван Михайлович не хотел идти на казнь, но майор приказал — ему хотелось, чтобы горожане видели среди вешателей и своего, русского. Эти минуты были мучительны для Ивана Михайловича — ведь не все в городе знают, какая сволочь Беляков, не все понимают
Солдаты потащили Белякова к виселице. Он был почти без сознания, ноги его волочились по земле, и, когда палач надел ему на шею петлю, солдат-верзила вынужден был поддержать его тело, чтобы оно не свалилось как мешок. Дурнов произнес назидательную речь. Майор хотел, чтобы эту речь произнес бургомистр, но Иван Михайлович отказался. Дурнов подошел к виселице, плюнул в лицо своему бывшему дружку и прокричал толпе:
— Все, кто попытается связаться с партизанами, рано или поздно будут болтаться на виселице!
Солдат дернул веревку, и Беляков повис, вывалив язык. По толпе пробежал стон, заплакали женщины. Иван Михайлович почувствовал тошноту. Ему захотелось подбежать к виселице и крикнуть: «Люди, не жалейте его!.. Это месть партизан, и так будет с каждым, кто предаст Родину!» Ему стало трудно дышать, он оглядел лица стоявших напротив, ненавидящие глаза, понял, что не сможет сейчас прокричать, не сможет потому, что слишком мало сделал для них в свое оправдание…
Пришла весна. Первая военная весна. Наступила пора, когда, как говорят казахи, толстый становится тонким, а тонкий рвется. Стаял снег на опушках, в открытых лощинах, и только в лесной глуши под деревьями все еще держался плотный, словно отлитый из серебра, наст.
Для отряда Коротченко наступила трудная пора. Иссякло продовольствие, кончились боеприпасы. Ели пареную рожь, доедали последние сухари. Разведчики Жилбека ходили по окрестным деревням, налаживали связь с населением, узнавали, где можно разжиться продуктами и особенно оружием.
Однажды через Тамару разведчики получили весть от Ивана Михайловича: в деревне Сергеевке живет тринадцатилетний мальчик по имени Толя. Когда здесь шли бои и наши отступили, он собрал оружие и спрятал у себя в огороде. Но какое оружие — неизвестно. Может быть, две-три винтовки? Стоит ли ради них рисковать, тем более что рядом с Сергеевкой находится большой Сещинский аэродром с немецким гарнизоном.
В ту же ночь разведчики Жилбека пошли в Сергеевку. Ночную темень то и дело прорезали мощные лучи прожекторов — в двух километрах от Сергеевки фашисты бдительно охраняли аэродром от ночных налетов наших бомбардировщиков. Время от времени были слышны отрывистые и гулкие залпы зениток. В самой Сергеевке немцев не было, но по дороге между деревней и аэродромом беспрерывно патрулировали мотоциклисты.
На встречу с Толиком вышла целая рота. Собственно, в саму деревню вошла небольшая группа во главе с Жилбеком, а два взвода остались у околицы на тот случай, если фрицам вдруг вздумается прочесать деревню.
В доме, где жил Толя, уже спали. Жилбек пропустил вперед Павлика, велел ему постучаться в дверь. Сны в войну тревожные, сразу же за дверью послышался сонный
— Открой, тетка, не бойся, свои, русские, — ответил Павлик.
— А много вас?
Павлик оглянулся. Жилбек показал ему два пальца.
— Двое.
Женщина открыла дверь. В темноте смутно белело ее лицо.
— Проходите, только побыстрее!
Жилбек с Павликом, наталкиваясь в темноте на пустые ведра, стукаясь головой о притолоку, на ощупь вошли в комнату. Пахло вареной свеклой.
— Свет зажигать нельзя, немцы шныряют, — шепотом предупредила женщина.
— Ладно, не зажигай, — согласился Павлик. — Мы к тебе по детскому вопросу. Где твой пацан?
— Толька, что ли? — испуганно проронила мать.
— Он самый. Да не бойся, ничего плохого не сделаем с ним, поговорить надо.
— Здесь я, — послышался голос откуда-то сверху.
Глаза партизан уже привыкли к темноте, и они увидели, как на светлой печке зашевелилось что-то темное, приподнимаясь под потолком.
— Спи давай! — прикрикнула на него мать. — Какое тебе дело?
— А откуда вы про меня знаете? — не унимался мальчуган.
— Не спеши, потом узнаешь. Военная тайна. Мы партизаны, понял, Толя? Мы знаем твою военную тайну, ты молодец. А мамка твоя тоже знает?
— Никто не знает, — глухим от гордости голосом проговорил мальчуган.
— Ну тогда пошли во двор, побеседуем.
— Господи, куда вы его? Да он же несмышленый, — всполошилась женщина.
Жилбек стал ее успокаивать:
— Не волнуйтесь, мы с ним поговорим об одном деле, и он сразу вернется.
Мальчуган быстро оделся и вышел во двор вместе с партизанами.
— Толя, ты уже взрослый, — заговорил Павлик. — Ты видишь, что мы не какие-то бандиты, а самые настоящие партизаны. Ты знаешь, зачем мы пришли к тебе?
— Н-нет, — дрогнувшим голосом сказал Толя, зная, конечно, зачем пришли, но все еще стараясь подольше сохранить свою тайну. Ему хотелось передать спрятанное оружие настоящим бойцам, в настоящей форме и с орденами на груди. Ему казалось, что за такой подвиг и его возьмут в полк, и пойдет он до самого Берлина как сын полка.
— Не притворяйся, Толя, мы пришли за оружием. Нашему отряду сейчас тяжело, у нас мало винтовок, мало патронов. Мы знаем, что ты спрятал оружие. Теперь ты должен передать его в руки партизан как настоящий пионер.
— А кто вам сказал? — не сдавался Толя.
— Наша разведчица узнала.
— А от кого?
— Военная тайна.
— Ну пойдемте, — нерешительно согласился мальчуган. Через полчаса от Толиного огорода в ночную темень ушли две тяжело груженные подводы.
На рассвете подводы прибыли на базу. Сам Коротченко принимал оружие. Да, это был не металлолом, который собирали школьники до войны. На Толином «складе» были два станковых и четыре ручных пулемета, тридцать автоматов, несколько ящиков с патронами и около сотни мин. Партизанской радости, как и удивлению, не было конца. Откуда у тринадцатилетнего пацана нашлось столько силы, чтобы перетаскать все это оружие к себе на огород? Вероятнее всего, ему помогали наши отступающие бойцы, надеясь вернуться и еще попользоваться своим оружием…