Фру Марта Оули
Шрифт:
Вернувшись домой, я тут же стала советоваться с нашим домашним врачом, а вчера побывала с Ингрид у специалиста. Они оба в один голос утверждают, что ничего подобного у нее нет, но мне все равно страшно.
«Как хочется дожить хотя бы до весны», — сказал Отто сегодня.
Ему стало трудно говорить, он жалуется на боли в горле, плохое зрение. Лицо у него как-то съежилось, и каждый раз, когда он делает вдох, у него под подбородком образуется какая-то ужасная впадина.
Меня невероятно раздражает сочувствие посторонних. Особенно неприятно сочувствие пожилых коллег, а уж когда я слышу смех и болтовню молодых учительниц, я просто выхожу из себя. Я отнюдь не завидую их веселью и горько улыбаюсь, слыша разговоры о радостях жизни, при этом порой роняю презрительные слова, продиктованные мне житейской мудростью. К счастью, на них это, кажется, не производит никакого впечатления.
Как далеко я отошла от подобного душевного настроя. Честно говоря, я потеряла всякий интерес к своей учительской деятельности, она не приносит мне ни малейшей радости. Я делаю все машинально, а сама живу как бы в другом измерении.
У Отто был пастор. Когда я пришла к нему сегодня и едва успела снять пальто, он крепко ухватил мою руку и усадил меня на край своей постели.
«Сегодня меня посетил пастор Лекке, Марта».
Я даже и не знала, что сказать ему на это.
"Я сам послал за ним. Видишь ли, Марта, я больше не могу… Я боролся с собой, начиная с осени, пока не понял… Я плохо сплю, а когда лежишь ночью без сна… Каждую ночь я думал: «Завтра поговорю с ней об этом». Но когда ты приходила ко мне и я видел, какая ты уставшая, замученная, издерганная, я уже не мог говорить. «Ведь ей и так сейчас достается», — думал я. А иногда меня одолевали сомнения, и я говорил себе: «Дружище, это у тебя все со страху. Просто лежишь тут и придумываешь всякое во время бессонницы». Это все не так просто, Марта. Когда я был сильным и здоровым, все мои мысли вращались вокруг моей предпринимательской деятельности, так сказать, нивы, на которой я трудился. Но когда окажешься в таком положении, как я теперь, то сразу прозреваешь и начинаешь понимать, что у человека есть бессмертная душа!
Да, Марта, жизнь человека, несомненно, отличается от жизни всех прочих живых существ на земле. Подумай, я знаю, что умру, и сознательно ожидаю этого уже в течение нескольких месяцев и размышляю о тех, кто останется после меня… Давай не будем обманывать друг друга, Марта, будто еще есть надежда. Так будет лучше, правда?"
Я опустилась на колени у его кровати и зарыдала. Отто взял мою руку и на мгновение прижал к своей бедной больной груди.
«Тебе, вероятно, это трудно понять, но для меня… — слезы душили его. Наконец он хрипло прошептал: — Должен же быть кто-то, кто сильнее людей».
Кажется, мое молчание было невыносимым, и чтобы утешить его, я прошептала:
«Ах, Отто, я и сама так же думаю».
Тогда он дотронулся рукой до моей щеки, заглянул мне в глаза и улыбнулся.
В тот день я пробыла у него долго-долго. А когда уходила, уже совсем стемнело. По счастью, у меня оказались попутчики до трамвая, какой-то господин с дамой, а то ведь в сумерках дорога от санатория ужасно неприятная.
Беседа с пастором Лекке очень утешила и ободрила Отто. Видимо, пастор на редкость хороший, милый человек. Отто пересказывал мне его слова, и я со всем соглашалась, и, по-моему, это очень благотворно действовало на Отто.
«Знаешь, Марта, — говорил он. — Ведь не может же быть так… У тебя есть на этом свете дорогие существа — жена… и четверо детей, которым ты дал жизнь, и вот ты умираешь, и всякие узы прерываются. Нет, не может этого быть».
На сегодня довольно. Просто неизъяснимо устала ото всех этих мыслей.
Сегодня Отто рассуждал о нашей семейной жизни. Оказывается, он всегда замечал гораздо больше, нежели я могла себе представить.
Сегодня у него снова был пастор Лекке, и Отто без умолку говорил о том, что переполняло его душу:
"Я обрел покой, Марта. Ведь это так прекрасно — найти вечное успокоение и отдых, уповая на Всемогущего и Милосердного. Я никогда не думал, что смогу так спокойно проститься с жизнью… Ведь я так молод и слишком многое привязывает меня к жизни. И я так люблю жизнь! Я всегда был таким сильным и здоровым… Но теперь-то я знаю, что не лишусь ничего из того, что столь дорого мне. Просто я буду обладать этим духовно, исключительно духовно… И я так рад, что и ты того же мнения. Значит, ты тоже понимаешь, что вечной разлуки не будет, раз мы по-настоящему принадлежали друг другу в этой жизни. Я говорил сегодня с пастором о тебе. И он сказал, что Господь наш Всемилостивый, вероятно, не потребует от тебя, чтобы ты перенесла ниспосланное тебе испытание невозмутимо и без жалоб, — утешение придет, хотя и не сразу.
А что касается детей, Марта, я верю, что из мира иного смогу следить за ними и поддерживать их. Быть может, даже каким-то образом оберегать их. Конечно, Господь Всемогущий будет им лучшим отцом, чем я… Но все же, думается, разлука не будет абсолютной… И мы с тобой, Марта, если встретимся в том мире, вероятно, сможем любить друг друга более глубоко и духовно, ведь нас уже не будут отвлекать, как здесь, на земле, всякие пустяки… Я понимаю, что ты не всегда была вполне счастлива со мной. Я замечал это… в последние годы… ведь по характеру ты у меня такая неугомонная. Я никогда не говорил с тобой об этом, боялся сделать хуже нам обоим… Но все же нам ведь было хорошо с тобой, Марта?"
Я сказала «да» и снова заплакала. Просто ужас, до чего я стала нервной, никак не могу сдержать слез, слушая Отто. Но, к счастью, это не так уж сильно и огорчает его, с тех поркак он обратился к вере.
«В сущности, мы всегда желали друг другу только добра. И когда-нибудь ты поймешь, почувствуешь, Марта, что нас разделяли чисто житейские мелочи, столь несущественные… Привычки, образование и прочее… Насколько они ничтожны, мы поймем в тот день, когда уже ничто в жизни одного из нас не будет скрыто от духовного взора другого».
Даже если бы я обрела веру в Бога, разве это могло бы служить утешением для меня, что ничто в жизни каждого из нас не будет скрыто от духовного взора другого! Увидеть души друг друга обнаженными только для того, чтобы понять, какие пустяки разделяли их? Если это так, то я готова на бунт в самом царствии небесном, потому что как же Он, Всемогущий и Всеведущий, мог допустить весь этот отвратительный позор и несчастье, духовное предательство, как Он мог позволить рассыпаться на мелкие кусочки драгоценному сосуду нашей любви.