Фру Марта Оули
Шрифт:
Несмотря ни на что, я все же решилась выйти замуж за Хенрика. Окончательно я ему пока ничего не обещала, и мы никогда больше не заводили об этом речь, но это как бы все время подразумевалось.
Хенрик заходил к нам почти каждый день. Он был так ненавязчив и так мил с детьми: по воскресеньям брал мальчиков с собой на лыжные прогулки, покупал им билеты в театр и много всякой всячины. И по отношению ко мне он был чрезвычайно внимателен, терпелив, стараясь постепенно вывести меня из горестного состояния.
Во мне Хенрик мог постоянно видеть воплощение
Да, я, можно сказать, изощренно мучила Хенрика, а он переносил это с ангельским терпением. Я совсем не любила его, но охотно принимала его любовь, терзала его, раздирая его сердце.
«Я ничего не хочу, — сказала я ему однажды. — Я полностью утратила вкус к жизни, я чувствую, что погрязла в каком-то болоте, из которого не могу вырваться и даже, быть может, и не хочу».
Хенрик попытался было взять меня за руки, но я вырвалась и с гневом произнесла:
«Да оставь же меня!»
"Вот именно этого я как раз и не могу. Изволь собраться с духом, я понимаю, что гораздо легче просто сидеть, вперив свой взор в прошлое, но это чистое самоубийство. Ты просто обязана жить дальше. Пусть мертвые покоятся с миром. Ты же подумай о своем месте среди живых, как бы ни тяжелы были для тебя подобные мысли. И скажи на милость, что хорошего будет, если и я сяду рядом с тобой, тоже целиком предавшись тоске и отчаянию. Какова будет моя жизнь?
По натуре я человек порядочный, и поверь мне: если бы кто-то лет десять-двенадцать назад предсказал мне мои поступки, я поклялся бы, что это совершенно невозможно! Пожалуй, я кажусь тебе довольно-таки жалким теперь, Марта, но прошлое — это только прошлое, я же люблю тебя сейчас, а любовь — это как раз то, что может быть основой новой жизни!"
Мне приятно было слушать Хенрика. Он был у моих ног. Я наслаждалась тем, как он изливал свою любовь, как бы до конца выплескивая свою душу передо мной, хотя постепенно моя беспредельная тоска заражала его и я чувствовала, что энергия его иссякает и он перестает верить своим словам.
Под конец он совсем выдыхался, а я не успокаивалась до тех пор, пока окончательно не затаптывала пламя его несчастной любви, гасила последнюю искру мужества и надежды.
Но он вновь приходил и, как прежде, настойчиво уговаривал меня выйти за него замуж. Хотя теперь, пожалуй, лишь потому, что считал это своим долгом, понимая, что только в этом случае он сможет по-настоящему помочь и мне, и детям.
Видя, что любовь Хенрика постепенно угасает, я чувствовала себя все более и более несчастной. Это происходило не потому, что я сама любила Хенрика, а потому, что поняла, что из-за своей взбалмошности лишаюсь в жизни единственного человека, который был готов позаботиться обо мне. Сама же я могла только изощренно мучить его. И никак не могла остановиться.
При этом я и не думала порывать с ним. Я понимала, что не смогу бороться за существование одна-одинешенька, ведь мне нужно заботиться о стольких детях. Долгие годы борьбы в одиночестве… Я не могла себе этого представить.
И все-таки я порвала с ним, и именно ради детей. Меня, конечно же, угнетала мысль о будущем — сплошное однообразие будней, тяжкий труд в школе, сменяемый нескончаемыми домашними обязанностями, — но в то же время стоило вообразить нашу с Хенриком совместную жизнь, тот семейный очаг, который мы создали для наших с Отто детей, и ту постоянную ложь, которой будет окутан этот очаг и мы все, и мне становилось невыносимо. Нет, я ни за что не пойду на это.
И вот однажды вечером, в марте, после долгих и мучительных раздумий, которым я предавалась, много раз обойдя вокруг Фрогнерского озера, я приняла решение, которое мне показалось единственно возможным, если я хотела сохранить хоть каплю уважения к себе. И я тут же ощутила удивительное чувство свободы. «Сделай это — и ты наконец обретешь покой, — приказала я себе. — Увидишь, так будет лучше».
И я не раскаиваюсь в содеянном. Это один из тех немногих моих поступков, в которых я не раскаиваюсь. Но никакой радости мне это не принесло. Я по-прежнему страшусь будущего. Лучше от этого мне не стало.
Я решительно направилась к Хенрику. Но, сидя с ним рядом в сумерках на диване, у входа на террасу, и вглядываясь в его бледное печальное лицо, я чувствовала себя все более несчастной. Совсем не помню, что именно говорила я тогда. Кажется, пыталась рассказать о своих переживаниях.
«Лучше всего нам расстаться, Хенрик. Не думаю, что мы сможем начать новую жизнь вместе. Боюсь, это только причинит зло нам обоим».
«О нет, нет, нет, Марта. Не говори так… Ты не можешь знать заранее».
«Но ведь до сих пор мы только причиняли друг другу зло».
Хенрик замолк от удивления, а спустя какое-то время воскликнул:
«Причиняли только зло?! И это говоришь ты, Марта? Впрочем, ты права. И все же… неужели только зло?»
«Это не твоя вина, — проговорила я. — Я замучила тебя. Но ты ведь и не любишь меня больше».
«Ну что ты, Марта. Хотя, пожалуй, в чем-то ты права — в последнее время мне и вправду порой казалось, что я не привязан к тебе, как прежде. Но, наверное, я просто устал. Я рад, что ты пришла и так откровенно говоришь со мной, мне даже становится легче. Дорогая моя, милая, что бы стало со мной, если бы я разлюбил тебя!»
«Но, Хенрик, — возражала я. — Ты же видишь, какова я. Я всегда была жестокой по отношению к тебе, мучила тебя… Я не люблю тебя… я вообще никого не люблю…»
Хенрик сидел, закрыв лицо руками, и стонал.
«Ах, Марта, но ведь бывает, что люди любят друг друга, несмотря на то, что постоянно причиняют друг другу страдания».
«Нет, Хенрик, пора положить этому конец. И ты измучен, и я».
«Нет, нет, я не измучен, и никогда ты не сможешь замучить меня. Ведь я так люблю тебя…»
Тут он вдруг заключил меня в объятия, осыпая поцелуями, мольбами и угрозами.