Функции "младших героев" в эпическом сюжете
Шрифт:
С Хонгором же связана и самая яркая реализация этого мотива. Мы имеем в виду эпизод из сказания о рождении и подвигах сына Джангара Шовшура (Малодербет., III). Хонгор бьется против войск Шара-Гюргея, шулмусы ранят его, берут в плен и утаскивают в преисподнюю, где подвергают пыткам. В тексте сочетаются два разностадиальных представления о том, что происходит с Хонгором в Нижнем Мире: согласно более архаическому, богатырь пребывает в состоянии временной смерти, покрывшись плесенью (отголоском того, что состояние героя это именно смерть является тот факт, что Джангару приходится оживлять его); согласно более позднему, возникшему, вероятно, не без буддийского влияния (Об образах адских пыток в буддийской иконографии см.: [Баркова 2001. С. 170-171]), шулмусы всячески терзают Хонгора. Мотив "герой в преисподней" в этом сказании дублирован: Джангар, отправившийся спасать Хонгора,
Не задерживая внимания на типовом упоминании ям, отверстий в Нижний Мир, которые находятся во дворце практически каждого демонического или просто вражеского властелина, и тому подобных эпизодических случаях попадания в преисподнюю, разберем два сказания, где в заточении оказывается сам Джангар. В первом из них ("Покорение Саваром Тяжелоруким Килган-хана... (Овла, IX)) Джангар и его богатыри разбиты Килган-ханом, заточены им в пещеру, и Савару, одолевшему врага, приходится их затем оживлять. В другом ("О победе Джангара над мангасовым Кюрюл-Эрдэни-ханом" (Малодербет., II) вражеский хан во время поединка уносит Джангара на небо (sic!), где Богдо подвергают тем же пыткам, что и Хонгора в преисподней. Это отождествление Верхнего и Нижнего Мира не должно нас удивлять, оно является следствием мифологического тождества противоположностей [Баркова А.Л. Мифология. С. 3-4]. Кстати, этому калмыцкому сказанию аналогично африканское: герой монго Лианжа гибнет на небе, но его воскрешает его сестра Нсонго, или умерший отец, или колдун [Котляр. 1996. С. 256].
Однако вернемся к обстоятельствам спасения Джангара. Скованный цепью, он освобождает один палец, играет на некоем музыкальном инструменте, его слышит дочь Солнца, она разрезает его оковы, зовет его коня, который рвет свои путы, прибегает к хозяину и они возвращаются на землю. Детали этого спасения мы вспомним при анализе эддических сказаний, пока же отметим сходство с "Алпамышем", но сходство неполное: мы видим героиню-спасительницу, однако конь играет чисто вспомогательную роль, лишенную мифологических элементов.
Наш анализ реализаций мотива "Герой в подземелье" в "Джангариаде" мы завершим рассмотрением эпизодов, где общеэпические схемы нарушены, однако сохранен ряд достаточно архаических моментов – не конь спасает героя, а герой коня. Мы полагаем, что такая зеркальная трансформация мотива явилась отражением той роли, которую играет конь в реальной жизни кочевников [Липец]. Спасение коня, заточенного в темнице Нижнего Мира, встречается в "Джангаре" неоднократно. Обычно спасают Зэрдэ – чудесного скакуна Джангара (см. пример выше), хотя этот мотив может быть связан и с другими конями: например, в сказании о Шовшуре из заточения дважды вырывается конь Хонгора. Впрочем, образ заточенного коня может быть и групповым – таков табун, который возвращает Джангару Савар и пришедший последнему на помощь Хонгор (Овла, XI). В этом сказании одно спасение из преисподней накладывается на другое – Савар гонит табун через бушующее море подземного мира, но он сам не может выбраться оттуда без помощи вовремя подоспевшего Хонгора. (Это довольно редкий случай – табун претерпевает испытания, которые обычно выпадают на долю персонажу, человек ли он, или конь. Обычно табун фигурирует как имущество, чем он противоположен эпическому коню, который всегда – персонаж.)
* * *
Еще дальше от схемы богатырской сказки оказывается двенадцатая таблица эпоса о Гильгамеше. Сюжет ее таков. По просьбе богини Инанны Гильгамеш изгоняет из дерева хулуппу демонов и делает из этого дерева ложе для Инанны, а из остатков – волшебный барабан и палочки, под звук которых всё мужское население Урука беспрестанно пляшет. Жены проклинают эти "гусли-самогуды", и чудесный барабан и палочки проваливаются в преисподнюю. Вместо Гильгамеша за ними спускается Энкиду, он нарушает запреты поведения живых в царстве мертвых и гибнет; однако дух умершего Энкиду поднимается к Гильгамешу и повествует ему о различных формах пребывания в преисподней. Как видим, здесь спутник играет настолько большую роль, что подменяет собой героя, а матримониальная ситуация предстает в обращенном виде – жены спасают своих мужей в Среднем, а не в Нижнем мире.
В предыдущих главах мы рассматривали сказание о Гильгамеше в одном ряду со стадиально близким ему эпосом индейцев киче "Пополь Вух". Мы не станем разъединять их и здесь, однако перед тем, как анализировать "Книгу народа", мы выйдем за пределы сказаний о героях и рассмотрим шумерский миф о богах – "Рождение Сина, бога Луны".
Содержание мифа вкратце следующее. Бог Энлиль осужден богами за насилие над юной богиней
Мы рассмотрели этот миф, поскольку в нем затронута проблема "отцов и детей", на которой строится вторая часть "Пополь Вух". Основное различие между шумерским и индейским сюжетом – в том, что действия Энлиля направлены на спасение себя, а также жены и сына, а Хун-Ахпу и Шбаланке действуют исключительно альтруистически – ради спасения своих отцов. В индейском сказании совершенно отсутствует персонаж, являющийся причиной заточения, – Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу спускаются в Шибальбу на роковой для них матч добровольно. Героиня – Шкик – в общих чертах соответствует тому, что предписывает ей сюжетное амплуа: хотя она не пользуется подземным ходом, однако она способна подняться в Средний мир (будучи беременной главными героями). Обращает на себя внимание такая деталь (которая встретилась нам только в шумерском мифе и в "Пополь Вух"), как соитие в преисподней, служащее способом спасения, – в обоих случаях в результате рождаются те, благодаря кому заточенные герои смогут выбраться наверх (в шумерском мифе Нинлиль рождает трех подземных богов, в эпосе киче – Шкик рождает Хун-Ахпу и Шбаланке). Что же касается образа спутника, то здесь (как и в двенадцатой таблице "Гильгамеша") он разработан настолько, что оказывается главным героем, – вторая часть "Пополь Вух" посвящена приключениям Хун-Ахпу и Шбаланке, которые по отношению к своим отцам играют роль спутника-спасителя.
Как видим, шумерские мифы и эпос киче находятся в одинаковой оппозиции к схеме, сформулированной на материале, по преимуществу, архаических азиатских сказаний. Обращает на себя внимание, что и шумерские, и индейские тексты являются письменными памятниками высоких цивилизаций, сохранивших, однако, достаточно архаичные эпические структуры.
* * *
Слегка коснемся африканских сказаний. Самый яркий пример – герой народа суахили Лионго Фумо, заточенный в подземной темнице жителями города Шанга. Спасен он был следующим образом: рабыня носила ему еду, а он непрестанно пел песни, смысл которых понимала только она и его мать, и именно такой песней он попросил их принести ему напильники в большом пресном хлебе. Затем горожане захотели убить Лионго, а он, заявив, что он хочет с ними попрощаться, велел раздать им музыкальные инструменты и научил, как играть. Пока они играли и пели, он перепилил свои оковы и бежал, убивая всех, кто попадался ему на пути. [Котляр. 1996. С. 277-281].
Как видим, здесь фигурируют две женщины-спасительницы, хотя матримониальная ситуация отсутствует, так что этот сюжет можно считать реализацией сказочно-архаичной модели. Однако особое значение для нас имеют обстоятельства побега Лионго – его пение и игра горожан на музыкальных инструментах. Несмотря на рациональное объяснение этого, мы обнаруживаем здесь воспроизведение мифологемы "Музыка как открытие врат потустороннего мира" [Баркова А.Л. Мифология. С. 18-19, 32]. Мы вспомним об этом африканском "концерте" при рассмотрении заточения Гуннара в змеином рву.
* * *
Наш анализ мотива "герой в подземелье" в западноевропейском эпосе мы начнем с "Калевалы". До сих пор в настоящей работе этот эпос не фигурировал, и тому есть очевидное объяснение: общеизвестно, что проблематика "Калевалы" не воинская, а магическая [Мелетинский. 1969. С. 95 и след.]; как мы писали ранее [Баркова. "Калевала": слово заменяет действие. С. 3-5]; [Баркова. Калевала. С. 219-220], ряд рун вообще фактически лишен действия, поскольку в центре внимания и сказителей, и слушателей находится знание "о вещей происхожденьи". Всё это приводит к тому, что в "Калевале" почти нет сражений и, следовательно, невозможно соперничество или взаимовыручка главного и младшего героя. Однако мотив "герой в подземелье" в карело-финском эпосе присутствует.