Футбол с улыбкой
Шрифт:
На перепродажу из-за границы я ничего не возил – не мой профиль. А некоторые игроки по десять итальянских болониевых плащей брали. Ребята из «Нефтяника» первыми этим занялись – такие плащи тогда только появились. Думали потом – почему двадцать не взяли? Не успели чемоданы открыть – все уже разобрали! Почему я не перепродавал? Да мне больше подарки нужны были для родственников. Я как лидер команды получал хорошие деньги и ни в чем не нуждался.
А из той юношеской поездки в Сан-Ремо больше всего запомнился эпизод с Жорой Сичинавой. У него, пардон за подробность, был огромный… детородный орган. Как-то стоим разговариваем, подходит метрдотель. Гена Логофет знал иностранные
– Хочешь фокус увидеть?
– Хочу!
Гена расписывает суть фокуса, предлагает сумму спора и говорит:
– Принеси две тарелки – и он это сделает! Согласен?
– Согласен!
Мы отправляем Сичинаву в комнату – готовиться. Метрдотель приносит тарелки. Выходит Жора со вставшим органом. Кладет на него тарелки и – хр-рясь по ним рукой! Тарелки пополам, а ему хоть бы хны!
Метрдотель хохотал как сумасшедший, тут же рассчитался. Мы сразу все прогуляли.
Хорошие в той команде ребята были: один за всех – и все за одного! С грузинами у меня всегда были прекрасные отношения – с тем же Сичинавой, с Муртазом Хурцилавой. Минимум два игрока из Грузии всегда играли за сборную. И хорошо играли!
В той команде было еще много спартаковцев – как я уже говорил, Логофет, Сергей Рожков, Валерий Рейнгольд. В Сан-Ремо Валера, «электричка», убегал от всех даже с десятиметровой форой. Поле заканчивалось, а он все бежал с мячом! Потом, когда я в Москву на выезды приезжал, всегда встречались со знакомыми ребятами из разных команд. Отлично время проводили!
Все летали через Москву – прямых рейсов между другими городами почти не было. Ехали в баню, в Сандуны, и, поскольку это были выходные, там встречалась вся высшая лига. Или, допустим, сыграем в столице с московской командой, на следующий день должны улетать. Всегда просили руководство брать билеты на вечер. И – в баню! Там нам маникюр, педикюр сделают, попарят.
Ну, и без пива и чуть-чуть водочки не обходилось. А потом попарились, все опять вышло… Те, у кого была голова на плечах, знали, когда, с кем и сколько. Стол уже накрыт, бах-бах по рюмочке – и в парную. После бани где-нибудь в кабаке собирались, а вечером – на самолет. Все, кто туда ходил, дружили, и потом в матчах на поле никогда умышленно не грубили друг другу.
Там мы и с Юрой Сёминым, например, познакомились, когда мой «Нефтяник» то ли с его «Спартаком», то ли с «Динамо» встречался. Дружба сохранилась на годы. Приезжал недавно на матч Армения – Турция, а на следующий день мы с ним сначала в академию к Джевану Челоянцу поехали, а потом на озеро Севан. Кабаков пять там проехали – все забито! Еле-еле место нашли. Винца выпили, водочки, но без перебора. Палыч – красавец, а то, как с ним поступили, не продлив контракт в «Локомотиве», когда он занял второе место и вышел в Лигу чемпионов, – просто катастрофа. Мне бы хотелось, чтобы он тренировал сборную Армении. Но не мне решать.
Языком общения в «Нефтянике» был русский. По-азербайджански я не говорил, знал только отдельные слова, а сейчас и те уже забыл. Но для Баку того времени это было нормой. Тот же «Нефтяник» был командой совершенно интернациональной – русский Кузнецов, еврей Голодец, осетин Туаев, азербайджанец Мамедов…
Алик вспоминал, как играл мой отец, говорил, что он был «эталоном классического полузащитника». И его самого, Мамедова, вся команда уважала. Он был игроком высшего класса, играл в «Динамо» и в сборной. Почему-то так вышло, что в «Нефтянике» все время появлялись футболисты с опытом игры за «Динамо». Мамедов, Голодец, Кузнецов… К нам приходили уже игроки в возрасте. Был еще левый защитник, «убийца», как же его фамилия-то была… Вылетело из головы. С огромными шипами играл!
Голодец, который впоследствии хорошо проявил себя как тренер московского «Динамо», приехал в Баку после выступлений за этот клуб и за Киев. Мы с ним вдвоем в середине оставались, когда наши ворота атаковали. Перехват мяча – и мы уже готовы убежать. В полузащите играл Ахмед Алескеров, с которым в роли старшего тренера мы потом завоевали бронзу. Тихоход, но голова работала. Толик Грязев, тоже полузащитник – рабочая машина, мог хоть четыре тайма подряд отбегать.
На правом фланге играл быстрый осетин Казбек Туаев, который был для меня человеком очень близким. Ведь его нашел совсем еще пацаном мой отец, взял в бакинский «Локомотив», который тогда тренировал. И приютили мы его, жил он какое-то время у нас дома. Он на два года старше меня, дай Бог ему здоровья!
Туаев как-то вспоминал в интервью, что однажды мы играли в Ташкенте с «Пахтакором», и лидер соперника Геннадий Красницкий со штрафного мячом Голодцу в грудь засадил. Тот аж сознание на несколько секунд потерял. В перерыве смотрят – мяч отпечатался на груди Адамаса! Казбек вспоминал, что от такого зрелища мы все засмеялись, а особенно я, молодой. Вскоре мы поехали в Куйбышев, ныне Самару, опять в наши ворота назначили штрафной, и теперь мяч уже мне в челюсть попал, и я зуб оттуда вынул.
Вот этого припомнить не могу, но удар Красницкого с отпечатанным на груди Голодца мячом – да, помню. Красницкий вообще бил страшно – так что не только до больницы, до кладбища недалеко. У него был самый сильный удар тогда в Советском Союзе, да он и в принципе играл отлично. И в каждой команде хотя бы по одному такому мастеру было!
Но ключевой фигурой того аркадьевского «Нефтяника» был, безусловно, Юрий Кузнецов. К нему, Мамедову, другим ветеранам команды я, молодой, обращался на «ты», но по отчеству. Кузнецов, у которого я многому научился, всегда говорил:
– На меня не смотри. Играй как хочешь. Я сам увижу, что ты собираешься сделать, и отдам тебе мяч туда.
Отдавал. И как отдавал!
Не могу сказать, что нюансы взаимодействия мы отрабатывали на тренировках. Все было по наитию. Мы уже знали и понимали друг друга, говорили на одном футбольном языке. Юра отдавал такие пасы, что мне оставалось бить одним касанием, максимум – вторым.
Я знал еще его отца, который тренировал нас в детской спортивной школе. Он, как и мой папа, был одним из основоположников бакинского футбола. С ним мы и ездили на Спартакиаду школьников в Москву. Хороший был тренер. Кстати, вскоре после Спартакиады я познакомился с Константином Бесковым – он собрал на два-три матча за границей юношескую сборную футболистов того возраста. О Константине Ивановиче отзывались по-разному, а мне он показался человеком строгим, но справедливым. У нас сложились нормальные отношения. Если ты не даешь повода себя ругать, то все хорошо.
О лучшем же распасовщике, чем Кузнецов, и мечтать невозможно было. Спустя года два после того, как Юра закончил и в команду пришел Толя Банишевский, я сам отошел чуть назад и стал играть для него ту же роль, которую Кузнецов играл для меня.
В 1962 году первые пять матчей я не играл, и «Нефтяник» – так совпало! – не мог забить. Но потом Аркадьев поставил меня с первых минут в Ташкенте, в конце мая, на страшной жарище. Но и в Баку жара – привычное дело, мы часто на солнце играли. Я сделал дубль, еще один мяч забил Кузнецов, и мы выиграли 3:1. С этого момента играл постоянно – и забивал тоже.