Габриэль
Шрифт:
– Почему?
– Страх. Стоит открыть глаза, как первое, что ты увидишь – будет тьма. Затем, если ты выдержишь испытание тьмой, ты увидишь свет. Это будет огонь понимания. Но только после того, как ты войдёшь в него и сгоришь, ты увидишь свой внутренний огонь. И только после того, как ты смиришься с тем, что надо идти во тьме с собственным светом, свершится чудо. Ты поймёшь, что тьма и есть свет, только из-за его яркости ты видел его как тьму, скрывающую от тебя всё.
Габриэль не заметил, когда Джеймс оставил его наедине с огнём. Он подошёл
Пламя приняло его, словно возлюбленного. Это действительно было похоже на встречу с возлюбленной, с той самой возлюбленной, отражение которой мы видим в самых близких нам людях, если отбрасываем страх перед любовью и полностью, сжигая за собой мосты, отдаемся этому чувству, не думая ни о чём, ни о каких последствиях.
Пламя не тронуло тело Габриэля, но очистило душу от страдания. Выйдя из огня, Габриэль вновь оказался в саду. Джеймс его ждал уже с чашей в руках. В чаше было вино.
– Это вино понимания. Понимание всегда пьянит. Выпей его и сделай то, что должно, – сказал слуга.
Габриэль принял чашу.
– Судьба, мой друг, похожа на кузнеца, который своими ударами придаёт необходимые свойства стали. Только в нашем случае судьба выковывает лица. Каждому её удару предшествует искра понимания, которая должна подобно кузнечному горну разогреть до нужной температуры исходный материал. Обычно мы теряем большую часть понимания, поэтому удары судьбы приносят такую боль, но если ты научишься впитывать эту искру без остатка…
Габриэля разбудил крик петуха.
Прошло около года со дня смерти Мариам. Её не стало теплым октябрьским днём. Умерла она, как и жила, с улыбкой на лице. Похоронили её в лесу, возле любимой беседки, – так она захотела сама.
Габриэль, с огромным трудом сдержавший слёзы на похоронах, плакал ночами, закрывшись у себя в комнате. Он рыдал, уткнувшись лицом в подушку, стараясь не шуметь, чтобы… Он сам не понимал, почему так стремится сохранить тишину ночи. Дни он проводил в беседке, возле могилы любимой. Там он вспоминал вновь и вновь каждое мгновение своей короткой любви, вспоминал их встречи, вспоминал каждое слово, каждое объятие, каждый поцелуй, каждый взгляд… словно воспоминания могли вернуть любимую или, на худой конец, заглушить боль, которую они делали ещё более сильной. Больше всего он хотел остаться там, в прошлом. Настоящее, как и будущее, умерло вместе с любимой, и он делал всё, чтобы не замечать движения времени.
Со временем боль сменилась апатией. В нём словно выключили все чувства разом. Он чувствовал себя мертвецом, который по каким-то нелепым причинам всё ещё продолжал жить. Габриэль вставал по утрам, ел, шёл работать, возвращался домой… Он был словно механическая кукла из музыкальной шкатулки или часов с хитроумным боем. Габриэль цеплялся за всё, что помогало ему сохранить это состояние душевного анабиоза, которое вместе с чувствами выключило и боль.
Мануэль и в лучшие времена был не особо разговорчивым, любившим одиночество или привыкшим к нему человеком. После смерти дочери он полностью замкнулся в себе и часто даже не отвечал на приветствия друга. Он или бесцельно бродил по лесу, словно заблудившееся привидение, или молча сидел возле могилы. Часто они сидели возле могилы вдвоём: каждый сам по себе, словно рядом не было никого.
Так прошло около года.
…Проснувшись, Габриэль не сразу понял, что с ним произошло. Было что-то иначе, не совсем так… Странный сон, который он помнил только обрывками, каким-то чудесным образом изменил Габриэля. И только за завтраком юноша понял, что к нему вернулась жизнь. Он так же продолжал любить Мариам, так же горевал от её потери, но теперь он больше не хоронил себя заживо, не прятал лицо от жизни.
– Пора возвращаться, – сказал он себе вслух, – а заодно и возвращать Мануэля.
Как он и предполагал, Мануэль был в беседке. Только сейчас юноша обратил внимание на то, как изменился лесник. Он сильно похудел и ссутулился. В волосах появилась заметная седина. Лицо постарело. За какой-то год Мануэль из крепкого мужчины превратился в старика. Словно о чём-то задумавшись, Мануэль сидел на скамейке, тупо уставившись в никуда.
Габриэль молча сел рядом. Он достал из сумки бутылку красного вина, откупорил, сделал большой глоток прямо из горлышка, затем молча протянул её другу.
– Спасибо, – сказал тот.
Они сидели, молчали, передавали друг другу бутылку. В первый раз за этот год они вновь были вдвоём.
– Пойдём, – сказал Габриэль, когда вино было выпито, – пора заниматься делами.
– Пора, – согласился Мануэль и посмотрел на друга.
– Спасибо тебе, – сказал он, глядя Габриэлю в глаза, – благодаря тебе она умерла счастливой.
– Ты знал?
Он кивнул.
– Она сама не захотела венчаться.
– Я знаю, – перебил его Мануэль, – с тобой она была счастлива. Остальное не имеет значения.
Была середина осени. Друзья возвращались с дальнего участка леса, где проработали целый день. Каждый год в это время герцог разрешал крестьянам из окрестных деревень запасаться дровами на зиму. Крестьяне убирали валежник, прореживали слишком густые участки леса, спиливали умирающие деревья. С одной стороны, это помогало сохранять порядок в лесу, с другой давало возможность людям спасаться от зимних холодов. Целыми днями лесники наблюдали за тем, как идёт заготовка дров.
Был уже вечер. Становилось темно. Они ехали медленно, отпустив поводья. Погода была чудесной, а домой можно было не спешить, тем более что они очень хорошо поужинали в лесу и выпили пару бутылок замечательного вина, которое располагает к общению и совсем не терпит спешки. Разговаривали они ни о чём, обсуждая текущие дела и свежие сплетни.
– Подожди, – перебил Мануэль друга. Он остановил коня и прислушался.
– Что-то не так?
– Ты ничего не слышишь?
– Нет, а что?