Гадание на кофейной гуще
Шрифт:
— Считаю.
Она нервно засмеялась и смеялась очень долго, так, что мне стало неуютно и страшновато. Когда ей удалось взять себя в руки, она заметила:
— Видишь, как все элементарно. Меня жутко раздражало, что ты, никогда его по-настоящему не любившая, вдруг так заинтересовалась им после смерти. Я не могла понять, зачем тебе это надо.
— Я, конечно, не любила его по-настоящему, — подтвердила я, — но я относилась к нему хорошо, и его смерть…
— Его смерть была очень мучительна, — горько усмехнулась Галя. — Врагу не пожелаешь. Ты не видела, ты не можешь понять. Я не представляла, что человек может так мучиться. Особенно он. Он ведь был баловнем судьбы, он не привык. Он так недоумевал перед смертью, Таня. Он не верил, не понимал, что с ним. А мы с мамой, две взрослые дуры, мы тоже надеялись на лучшее. Слабительное, марганцовка… Детский сад, доморощенные средства, а ведь надо было сразу вызывать скорую! Возможно, тогда бы его спасли.
— Вряд ли, Галя. От этого яда не лечат.
— Мы все вместе разбирали грибы. С Андреем. Там не могло быть поганки. Не могло, понимаешь? Сколько бы меня ни уверяли, не могло. Я перерыла кучу справочной литературы. Яд действует не сразу. Возможно, Сережу накормили раньше… в пятницу, например. Разумеется, не ты. На тебя я всерьез не думала. Ты еще маленькая, ты способна убить только словами. А вот молчальница Рита… Привела в гости, нажарила грибов. Совсем несложно. Я сказала это милиционеру. Не знаю, обратил ли он внимание. Он странный.
— А теперь Рита с Андреем, — вырвалось у меня. Я не умею держать язык за зубами, это точно.
— А теперь Рита с Андреем, — повторила моя собеседница с такой непередаваемой тоской, что я поспешно заверила:
— Но они скоро расстанутся.
— С чего ты взяла?
— Я знаю. Хочешь, поспорим? Две недели — крайний срок. На самом деле, меньше, но через две недели я тебе гарантирую.
Галя снова принялась смеяться — или плакать, разобрать было невозможно.
— Перестань! — испугалась я. — Не надо!
— А что, неужели так бросается в глаза? — она с трудом выговаривала слова. — Я-то думала, много лет храню страшную тайну… тринадцать лет… — от ее хохота так и хотелось заткнуть уши.
— Совсем ничего не заметно, что ты! Он даже не подозревает. И он к тебе очень хорошо относится. Очень. Рита — это затмение, эпизод. Он и сейчас-то ее уже видеть не хочет.
— Но на квартире с ней встречается.
Я быстро спросила:
— Когда?
— Именно тогда. Тогда, когда убили Вику. Я шла за ними до самого дома. Могу адрес назвать. Смешно, да?
— И во сколько?
— Сразу после работы. Они приехали туда без четверти шесть. Я постояла полчасика и ушла. Не ночь же стоять, правда? Под дождем.
«Полчасика», — подумала я. Рита вполне успела бы возвратиться в институт к Вике. Нет, это не то алиби.
— Кроме Риты, больше некому, — помолчав и немного успокоившись, вернулась к прежней теме Галя. — Марченко, к примеру, вряд ли стал бы угощать Сережу грибами. Это не в его духе.
Я собралась с силами.
— Все гораздо хуже. А виновата действительно я. Но я даже не подозревала, понимаешь!
Господи! Я проболталась Андрею, который передал все Рите. Я рассказала Юрию Владимировичу, потом милиционеру. Что-то, похоже, знает Дольский. Так неужели не имеет того же права Сережина сестра, человек, любивший его, как никто, человек, который никак не оправится после его смерти, который больше меня мучится мыслями о ней! Она мучится, роется в справочниках, перебирает варианты, но догадаться ни о чем без моего признания не может. И я, махнув рукой на осторожность, в невесть какой раз повторила свою нелепую историю об игре в психоанализ. Галя поставит мне второй синяк и будет совершенно права. Зато ей, наверное, станет легче, а мне… Мне, боюсь, уже ничто не повредит.
Она выслушала молча, сосредоточенно, потом черты лица ее изменились и словно поплыли, она резко повернулась и ушла. Благодаря последнему мой правый глаз остался цел. А также благодаря Середе, любезно проводившему меня до моей парадной.
Первое, что я совершила дома — позвонила по телефону, данному мне Анной Геннадьевной. Меня спросили, кем я рекомендована, и записали на субботу, три часа. Тогда я решила немного порассуждать о результатах сегодняшнего дня, однако мысли разбегались и поймать их не удалось. Я была недовольна своим поведением на допросе. После допроса, впрочем, тоже. Кроме того, меня очень волновало, вправду ли меня хотели спихнуть с эскалатора и если да, то кто. Кто-то из тех, кому не хотелось, чтобы я откровенничала с милицией, ведь так? Значит, Николай Андреевич, или Анна Геннадьевна, или Рита, или Дольский, или Андрей, или… или Юрий Владимирович. Кстати, соврав, он обеспечивал алиби не только мне, но и себе. Если это, конечно, можно считать алиби. Как бы там ни было, все коллеги теперь знают, что я сообщила известную мне информацию следователю, поэтому устранять меня смысла больше нет. Это весьма вдохновляло.
Ночь я спала крепко. Не тот у меня организм, чтобы неделю подряд ворочаться без сна. Я здоровая. В полдень меня разбудил очередной дурацкий звонок. Снова дышали в трубку и не желали разговаривать. Я по мере сил замазала свой замечательный синяк тональным кремом и отправилась к ворожее.
Та жила в самой обычной квартире. Правда, на стенах висели картинки религиозного содержания вперемешку с плакатами, уверяющими, что «потомственная белая колдунья Марья восстановит вашу семью» и «снимет с вас и вашего бизнеса порчу». Я хмыкнула про себя и подумала, что Анна Геннадьевна сваляла дурака, поскольку порчу и впрямь следует снимать не с меня, а с нашего бизнеса. Под него планомерно подкапываются злые силы, уничтожая то информацию на диске, то документацию, а то даже самих сотрудников.
Я не религиозна и не суеверна, однако знаю, что два эти направления совмещать нельзя. Или то, или то. Поэтому мешанина одного и другого вызывала у меня по меньшей мере скептицизм. Впрочем, я ведь пришла не за помощью, а за информацией. Мне требуется узнать, есть ли скрытый смысл в настойчивой просьбе коллеги или Анна Геннадьевна просто на старости лет… ммм… потеряла адекватное представление о реальности.
Ворожея оказалась женщиной лет пятидесяти, толстой и внушительной, одетой в бесформенный серый балахон, с серой же повязкой на волосах. Особого достатка кругом не наблюдалось. Видимо, дела шли неважно. А мне недавно премию дали. Поддержу человека, в конце концов!
— Танечка, — запричитала Марья, едва меня увидев. — Деточка моя! Нюся права. Твоя карма в опасности.
Я подавила желание прочесть лекцию о буддизме и лишь заметила:
— Да?
— Садись, деточка. Сейчас все узнаем.
Она принесла какую-то штучку типа шарика на веревке и долго ее вокруг меня носила. Шарик, разумеется, раскачивался, и хозяйка почему-то с торжеством и сочувствием обращала на это мое внимание.
— Ты видела? — резюмировала она, наконец-то отложив загадочное орудие.