Гадкие лебеди кордебалета
Шрифт:
Следующая ночь была не лучше. Долгие часы я прижимала мокрую тряпку ко лбу Шарлотты, пока она не заявила: «Я голодна как волк», — и не впилась зубами в свиную отбивную, которую достала Антуанетта. После этого Шарлотта заснула, не поблагодарив меня. А я снова задумалась о собственной неблагодарности. Полночь наступила и миновала, я испугалась, что засну слишком крепко и не смогу проснуться, когда придет пора замешивать мои утренние багеты. Я смотрела в темноту, думала про отбивную, про Антуанетту, про то, где она провела ночь, и ждала стука тележек по булыжной мостовой,
Я стояла у станка и уже сделала три адажио, стараясь не привлекать внимания к своим ошибкам, тяжелым ногам, отсутствию вдохновения. Сегодня я оказалась в классе первой, что случалось редко после того, как я начала работать в пекарне. Иногда мне приходится задерживаться на несколько минут, если макаруны еще не остыли, а Альфонс, сын пекаря, интересуется моим мнением о какао или фисташках, которые он добавил в белки. Не слишком ли горькие сегодня макаруны? Не слишком ли сухие? Не хочу ли я еще один? Он хочет, чтобы я сама попробовала. Я старалась отвечать честно. Он очень милый и терпеливо учит меня делать багеты. Но я всегда помнила, что меня ждет станок и что мадам Доминик закрывает двери перед опоздавшими.
Пока я была одна, я взяла лейку и побрызгала водой пол перед станком. Потом встала в пятую позицию и начала разминаться, делая наклоны вперед. Свободную руку я сначала держала во второй позиции, потом касалась ею пола и поднимала наверх, как будто вытягивая себя, выпрямлялась и отклонялась назад. Но когда я встала ровно, стена у меня перед глазами словно бы посерела по краям, а потом серость расползлась по ней и осталась только одна яркая точка. Я думала о том, что у меня липкий лоб и что волосы стоят дыбом, и тут у меня подогнулись колени.
Я пришла в себя от шума шагов — другие девочки поднимались по лестнице в класс. Я кое-как встала и нашла себе местечко в дальнем конце станка, а когда мы отошли от него — в заднем ряду. Обычно я занимаю другие места, но мадам Доминик ничего не сказала.
Пока она объявляла первую комбинацию экзерсисов, мне вспомнилась вчерашняя случайная встреча на рю Бланш. По дороге домой из Оперы кто-то положил мне руку на плечо. Я развернулась. Передо мной предстал не кто иной, как месье Дега.
— Мадемуазель ван Гётем, — сказал он. — Мне нужно сказать вам пару слов.
Я думала, что он собирается пригласить меня в мастерскую завтра или на следующей неделе. Но он просто стоял, явно чувствуя себя неуютно, и тер руки одну об другую, как будто мыл их.
— Приходил месье Лефевр, — произнес он наконец. — Хочет купить ваше изображение.
Рисунков со мной были сотни, некоторые из них просто валялись на полу, пока их не выметала Сабина. На многих листах виднелась только пара карандашных линий. Только один раз я видела себя на картине побольше, такой, какую любитель балета вроде месье Лефевра мог бы повесить себе на стену. Это была картина маслом, изображающая занятие. Одни девочки тянулись у станка, другие отдыхали на скамейке, а посередине стояла я, тощая и измученная, и обмахивалась веером. Я помню, как позировала для этой картины, помню, как тяжело было держать веер.
Месье Дега посмотрел на меня серьезно, и я вцепилась в каменную стену аптеки, у которой мы стояли.
— Картину с уроком танцев? — спросила я.
— Нет, — он опустил глаза. — Набросок. Вы с трех сторон. Когда вы позировали для статуэтки.
— Статуэтки?
— Да-да, — он отмахнулся. — Вы помните этот рисунок?
— Статуэтка, изображающая меня?
Он резко кивнул.
— Для Пятой выставки независимых художников, которая пройдет в следующем месяце.
Я стиснула руки и прижала их к груди. Месье Дега, который писал балерин и Эжени Фиокр, делает мою статуэтку!
— Чтобы потрогать этот набросок, он снял перчатку. — Месье Дега посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я все понимаю. — Он провел пальцем по вашей спине.
Конечно, я помню, как вздрогнула от прикосновения, но это как будто случилось сотню лет назад. Это ничего не значило по сравнению с новостями о статуэтке, моей статуэтке.
— Ах, месье Дега, — я пожала плечами, стирая тревогу с его лица. — Я так рада!
Это вам не одна из фигур на картине с десятком девушек. Меня выбрали из всех, меня высекут в мраморе, отольют в бронзе.
Плечи у него приподнялись и опустились, он тяжело вздохнул. Потом закрыл глаза и долго их не открывал. Сжал пальцами переносицу, потер лоб.
— Я сказал, что не могу ее продать, — фраза оборвалась на полуслове.
Мы стояли на рю Бланш, и он спокойно смотрел на меня. Должна ли я была почувствовать благодарность или облегчение? Я ничего такого не почувствовала. Стыд и страх, которые я испытала, раздеваясь и чувствуя палец месье Лефевра на своей спине, пропали. Их вытеснила гордость. Месье Дега чуть-чуть дернул плечом, но я все равно это заметила. Он перестал за меня волноваться.
А теперь я чувствую панику. Я не могу вспомнить па, которые только что назвала мадам Доминик. Она отходит в угол, чтобы обсудить музыку со скрипачом. Мы должны продумать комбинацию, готовясь к тому мгновению, когда скрипач снимет инструмент с колен и поднесет к плечу.
Ноги Бланш не двигаются, но по неистребимой балетной привычке она повторяет движения ног руками, обдумывая глиссады, жете и антраша. Я придвигаюсь ближе. Так близко, чтобы она не смогла делать вид, что не замечает меня. Она продолжает свое занятие, не глядя на меня.
— Бланш, — шепчу я.
Она раздраженно смотрит на меня и прижимает палец к губам.
— Пожалуйста.
— Сиссон де кот, антраша катр, глиссад, два бризе, жете, ассамбле, шанжман, — она поворачивается ко мне спиной и продолжает.
Этого мало. Я не знаю начальной позиции. Направления глиссада, бризе и ассамбле. Не представляю, какую ногу ставить вперед. Она это знает, но отворачивается. Вчера комбинация была очень сложной, и шесть девочек не справились, включая Бланш. Потом была моя очередь, и я идеально проделала все па и завершила финальное жете уверенным аттитюдом. Мадам Доминик зааплодировала.