Гадкие лебеди кордебалета
Шрифт:
— Первой балериной, которую он написал, была Эжени Фиокр в «Ручье», — сказал господин, и Бланш стала еще мрачнее.
— Жозефина, Мари, Перо, — зовет мадам Доминик, и мы выходим в середину зала и становимся в пятую позицию. Скрипач заносит смычок над струнами. Я делаю сиссон, антраша и глиссад, и тут мадам Доминик резко хлопает в ладоши, заставляя скрипача замолчать.
— Глиссад десу, Мари, — говорит она, имея в виду, что моя передняя нога должна была оказаться сзади.
Снова начинается музыка, снова хлопок.
— Два бризе, Мари.
После
— Мари, тебе лучше сесть.
Я сажусь на скамейку и сжимаюсь в комок, как несчастная девушка в алой шали. Одну руку я кладу на талию, вторую на бедро. Интересно, та девушка, которая вытирает слезы на скамейке, — ей тоже велели сесть?
В конце класса мы всегда делаем реверанс, показывая, как почтительно относимся к мадам Доминик. Она следит, чтобы мы не забывали опустить взгляд, а потом посмотреть ей в глаза.
— Традиция времен контрдансов, — говорит она. — Священная и нерушимая.
Я присоединяюсь к остальным девушкам, как и положено, и стараюсь сделать реверанс как можно грациознее, как можно ниже, в знак смирения. Я даже молюсь про себя — за Антуанетту. Я надеюсь, что она не будет слишком часто ночевать не дома и что ее не ткнут ножом. Весь класс замирает в финальной позиции реверанса. Руки во второй позиции, нога вытянута в тандю. Мы ждем, пока мадам Доминик не кивнет и не скажет: «Свободны».
После этого мы шутим, болтаем и бежим вниз, в раздевалку крысок.
В длину эта комната в три раза больше, чем в ширину. В центре стоит ряд низких шкафчиков. У каждой из нас есть собственное место: пол метра столешницы с зеркалом и газовой лампой, шкафчик, табурет, на котором нам некогда сидеть. Мы шумим, надевая туфли, засовывая пачки в сумки, мамаши у входа орут дочерям, чтобы те поторопились, чтобы плотнее запахнули шали, чтобы были поосторожнее с тарлатановыми юбками.
— Новая стоит пятнадцать франков, — говорит чья-то мать. — Придется тебе ее постирать, пока мы новую не купим.
Я аккуратно скатываю кушак и тут вижу черную юбку мадам Доминик. Я поднимаю глаза и пытаюсь не кусать губы.
— Зайди ко мне перед уходом, — говорит она.
Я хочу дождаться, пока уйдут все остальные, особенно Бланш. Не хочу, чтобы они видели, как меня будут ругать. Я долго обматываю тапочки лентами, складываю пачку. С мадам Доминик лучше быть скромной, так что я стараюсь не думать о гадком поведении Бланш. Но я, как разносчик, чей короб слишком полон, не могу перестать мечтать. Я буду работать еще больше и однажды встану у станка и буду демонстрировать экзерсисы, а Бланш придется смотреть. Но на самом деле у меня почти нет шансов. Она всегда первая в классе, она не тратит время, чтобы лелеять усталые ноги и ждать, пока пройдет спина. Она собирается танцевать на сцене Оперы. Она ждет, что к ее ногам полетят розы, а на руках появятся браслеты. Однажды я сказала, что больше всего на свете хочу сдать экзамен и перейти в кордебалет, а она заявила, что для нее кордебалет — только начало. Я кивнула, зная, что она права. У нее нет отца и никогда не было, только брат, который много лет назад уехал в Сен-Мало и стал моряком. Ее мать вечерами ходит от борделя к борделю и делает их обитательницам прически. Потом
Когда все девушки, кроме Бланш, уходят, проскакав вниз по лестнице и ухмыльнувшись в мою сторону, она подходит ко мне. Я смотрю, как она облизывает губы и мнет юбку в руке.
— Месье Дега был прав, — говорит она. — У тебя будут браслеты. Ты перейдешь в кордебалет. — У тебя появятся поклонники.
Я прижимаю сумку к животу, тяну заусенец на пальце.
— Я должна была помочь. Это было гадко с моей сторон. — Она вдруг садится на пол и прислоняется головой к моей табуретке. — Мне нужно подрасти еще на семь сантиметров, или я не смогу стать этуалью.
Потом она рассказывает, что мать дважды в месяц измеряет ее рост и пытается вытянуть ей позвоночник. Она должна лежать на спине, сунув ноги под шкаф, а мать обхватывает ее пальцами за голову и тянет.
— Это не помогает. Мне нужно мясо. За последние четыре месяца я совсем не выросла.
Я не успеваю ответить. Она вскакивает и выбегает в коридор. Жаль, что я не успела. Она права: среди этуалей или хотя бы первых танцовщиц нет таких маленьких, как Бланш. Но я должна была сказать, что все знают о ее таланте, что она лучше всех крысок.
Мадам Доминик заходит в раздевалку и садится на низкий шкафчик рядом со мной.
— У тебя новая пачка? — спрашивает она.
Я киваю.
— И уроки с мадам Теодор.
— Дважды в неделю.
— Эти господа хотят видеть свою протеже на сцене, но при этом не дают ей спать по полночи.
Она чуть придвигается, чтобы смотреть мне прямо в лицо.
Я пожимаю плечами, ничего не понимая.
— Ты знаешь, что экзамен совсем скоро, но все равно приходишь на занятия вымотанной.
— Я слишком поздно легла.
Она поджимает губы.
— Синяки под глазами у тебя постоянно.
Она постукивает коралловым кольцом, которое носит на мизинце, по шкафчику. Я ковыряю заусенец на руке, стараясь, чтобы она не видела.
— Я могу поговорить с твоим покровителем? — спрашивает она. — Объяснить ему, как важен экзамен.
Она касается моей руки, и мурашки проходят.
— Ты должна приходить отдохнувшей. Тебе нужно мясо. Новой пачки недостаточно.
Я понимаю. Она считает, что у меня есть покровитель, который купил мне новую пачку.
— Я работаю в пекарне.
Между ее бровями появляется складка.
— Я берегу ноги и только вымешиваю тесто. По утрам.
— До класса? — Она подпирает щеку ладонью.
— С половины пятого. К восьми я заканчиваю.
— Боже мой, Мари. Каждое утро?
Я киваю.
— А еще я работаю натурщицей, но не так много, как раньше.
— Ясно, — она опускает руку, — это достойно. Но, Мари, нельзя так жить. Ты сильно выматываешься.
Мне пришлось просидеть все занятие, потому что я не смогла бы повторить комбинацию даже с четвертого раза.