Гадкие лебеди кордебалета
Шрифт:
Я вовсе не наступаю Бланш на пятки. Она танцует все еще гораздо лучше меня. Но я уже выбилась из отстающих. И понимаю, что не только сама заметила, как уменьшилась пропасть между нами. Когда я рассказала ей о статуэтке, она сказала только, что месье Дега в своих синих очках и с пышной бородой похож на безумного. Я пожалела, что поделилась своей радостью.
В субботу мы с ней вышли после занятий и направились на рю Лафит — Жозефина сказала, что видела мой портрет в галерее Дюрана-Рюэля. Не успев отойти от Оперы, мы заглянули в окно галереи Адольфа Гупиля. Раньше я никогда этого не делала. В высокий потолок там вделаны большие стеклянные рамы, зал освещает солнце и одна-единственная
— Смотри, вон та Ева с яблоком совсем как настоящая, — Бланш ткнула пальцем.
— У месье Дега совсем другие картины, — ответила я.
Когда мы добрались до рю Лафит, я уже думала, что зря позвала ее с собой. На этой улице оказалось полно галерей, но все вовсе не такие шикарные, как галерея Адольфа Гупиля. Шестнадцатый дом оказался каменным, с большим, чисто вымытым окном. Бланш фыркнула:
— И никакого сравнения с Гупилем.
— Пошли. — Через окно мы ничего не могли разглядеть. Бланш явно была не в настроении и не сказала бы ничего доброго, даже если бы месье Дега нарисовал меня великолепно.
— Мы только хотим посмотреть на твой портрет, — заявила она, открывая дверь.
Внутри было пусто. Лампы с большими рефлекторами заливали светом стены — совсем не такие высокие и густо завешанные, как в галерее Гупиля. Какой-то господин в жилете, с часовой цепочкой, немедленно подошел к нам и с интересом на нас уставился. Над ушами волосы у него уже седели и лежали мелкими завитками, на лбу собрались морщины от удивления — он явно не ожидал увидеть у себя в галерее двух девушек в изношенных туфлях. Но щеки у него круглились в улыбке, и он не стал на нас кричать.
— Мы пришли посмотреть на ее портрет, — заявила Бланш, тыкая в меня пальцем. — Ее месье Дега нарисовал.
— Вы о пастели, — он кашлянул в кулак. — Позвольте, я вас провожу.
И мой портрет действительно висел на дальней стене. Пастель и черный мелок. Две ноги, две руки. На нем я читала газету, стоя у печки в мастерской месье Дега. На мне была пачка с синим кушаком, который я купила на заработанные в пекарне деньги. По уложенной на макушке косе любой бы понял, что на прическу ушло добрых полчаса. На руках у меня красовались браслеты. Странно, потому что у меня никогда ничего подобного не было. Рисунок висел на стене напротив другой картины месье Дега, с уроком танцев, несчастной девушкой и ее ярко-алой шалью.
За чтением газет я коротала время, пока месье Дега смешивал пигменты с маслом или искал пастель нужного оттенка синего. Меньше недели назад я занималась именно этим, а заодно грела усталые кости у печки, когда он вдруг крикнул:
— Не двигайтесь, мадемуазель ван Гётем! Ни на волосок!
Разумеется, когда он закричал, я подняла глаза.
— Опустите глаза и снова читайте газету.
Я вернулась к истории об убитой владелице кабачка. У нее пропали часы, и любой парижанин, увидевший их, обязан был сообщить об этом инспектору. Сеанс продолжался и продолжался, и месье Дега все реже бросал на пол измятые наброски. Обычно это значило, что он не будет срываться, топать ногами и сокращать сеанс — хотя в этом случае он все равно платил мне шесть полновесных франков. Я не рискнула перевернуть страницу и к тому моменту, как месье Дега отступил от портрета, уже знала наизусть описание часов с отверстием в форме сердца.
Господин протянул руку к рисунку.
— Отдыхающая танцовщица, — сказал он.
Я почувствовала, как у меня расправляются плечи. Я видела себя на стене галереи, в красивой раме, и я походила на настоящую балерину, а не голодающую бродяжку с рю де Дуэ.
— Незаконченно как-то, — сказала Бланш. Я поняла, что она имеет в виду, особенно после галереи Адольфа Гупиля, где все картины такие приглаженные, что похожи на раскрашенные фотокарточки.
— Новые художники, в том числе месье Дега, не отделывают свои картины, — ответил ей господин. — Они хотят только передать ощущение. Перенести на холст мгновение жизни.
— А… — протянула я.
Я не поняла, о чем он. Должно быть, это было заметно, потому что он продолжил:
— Каждая из картин Дега рассказывает историю души и тела. — Он сложил руки на груди и посмотрел на рисунок. — Несложно понять, что вы танцовщица. У вас выпрямлена спина, развернуты стопы, вы одеты в пачку. Волосы забраны наверх. Вы очень худая: вы много работаете, но не всегда едите досыта. — Он посмотрел на меня. Может быть, хотел узнать, не обидел ли он меня, назвав тощей. Не обидел, потому что сказал это добрым голосом. — Пачка на вас новая и аккуратная. Мне кажется, вы честолюбивы. И вы умеете читать. В минуту отдыха вы беретесь за газету. По тому, как девушка отдыхает, о ней многое можно сказать, — он улыбнулся мне. — Ну что, получилось у месье Дега?
— Он нарисовал у меня на руках браслеты, а у меня нет на них денег. — Я пожала плечами, а потом улыбнулась, представляя, что сдам экзамен и перейду в кордебалет. Мне станут платить больше на пятнадцать франков каждый месяц, да еще два франка за каждый вечер, что я проведу на сцене.
— Поклонники всегда дарят балеринам разные безделушки, — сказал он.
Мне стало очень приятно. Может быть, месье Дега и этот господин правда верят, что однажды кто-то оценит мой танец и решит подарить мне браслеты. Одновременно я немного разозлилась.
Иногда девушки говорили о поклонниках — или о покровителях, как их чаще называли. Эти сплетни они слышали в коридорах Оперы или дома, от старших сестер, кузин и соседок из кордебалета. Я всегда молчала. Волоски у меня на руках становились дыбом, а дыхание перехватывало. Перо утверждала, что это лучшие из мужчин, что они хотят облегчить жизнь балерине, чтобы она сосредоточилась на работе. Люсиль говорила, что они хотят, чтобы девушку упоминали в связи с ними, а другие ценители завидовали. Бланш, Ила и Луиза держались мнения, что эти господа устали от своих жен и хотят просто немножко удовольствия. А Жозефина качала головой и рассказывала шепотом, чтобы не услышала мадам Доминик, что поклонники хотят всяких противоестественных вещей и принуждают к ним девушек. Засовывают пальцы куда не надо. Ставят девушек на колени. Делают это в рот. Устраивают оргии. Я кусала губу и хотела, чтобы Жозефина замолчала, но ни разу не отошла в сторону.
Я перевела взгляде с пастели на картину с девушкой в красной шали и вспомнила, как в мастерской месье Дега думала о ее жизни и пыталась понять, отчего она так устала.
— Это новая картина? — спросила я.
Он кивнул. Я кивнула в ответ.
— Не понимаю, почему он рисует Мари, — кисло сказала Бланш. — Рисовал бы лучше этуалей.
Ей не понравилось предсказание о браслетах. Ей не нравилось, что кто-то остановил выбор на мне. Да, мы были подругами, но это никак не влияло на количество мест во второй линии кордебалета, за которые нам придется бороться.