Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви
Шрифт:
Игорюня Жаров… Этот даже не обсуждается. Он – Игорюня, и этим все сказано. Вон, стоит, к забору привалился, мотня на растянутых трикотажных трениках болтается возле колен. Улыбается блаженно… Чудик, что с него взять! И с внешностью не того… Узкие серые глазки из-под тяжёлых век смотрят на мир рассеянно и близоруко, с пухлых губ не сходит вечная полуулыбка. И лицо плоское, круглое, с пипочкой носа практически без переносицы, забрызгано крапинами веснушек. И буйные рыжеватые кудри для полноты картины. Недотёпа, клоун, чёрт знает что, не во что влюбляться.
Еще один Вовка, Макаров. Тоже мимо. Маленький, белобрысенький, остроносенький, похож на делового ёжика. Выглядит от силы на
В общем, подвела итог Шурочка, уж если и влюбляться, то в Борюсика. Она даже уже начала влюбляться, но тут их позвали обедать.
Деревенская столовая оказалась вполне приличным заведением. Большая бревенчатая изба делилась на три части. В одной расположился магазин, во второй – обеденный зал, в третьей, судя по всему, – кухня. Поварихи, одетые в белые халаты и высокие колпаки из накрахмаленной марли, стояли за хромированной стойкой-барьером и изумляли оголодавших студентов. Порции были огроменные: наваристый борщ, гуляш с рисом, холодный компот. Тут же стояли стаканы с молоком, бери, кому надо. Молоко уже отстоялось, и видно было, что треть стакана – сливки.
После их студенческой столовки, где молоко отдавало порошком, а котлеты лепили преимущественно из хлеба (Шурочка как-то взяла такую – сладкую, с запахом ванили. Её явно слепили из зачерствевших булок), совхозный обед показался просто пиршеством. И платить не надо – всех переписали в столбик, будут удерживать из зарплаты. Класс!
Девчонки, все четверо, сели за один столик.
– Девчонки, – сказала Шурочка, сыто отдуваясь, – чур, я занимаю место при кухне! Если скажут, что нужно идти поварам помогать, я пойду. Ладно?
– Иди, – пожала плечами Эльвира Абдулаева, – лично я терпеть не могу готовить.
– Ты же не умеешь стряпать, – прищурилась Ира Зиненко. – Помнишь, какой ты суп сварила?
– И кашу гречневую, – захихикала Леночка Головина, перекидывая роскошную русую косу за спину.
– Ничего, я помогать буду, почистить там, настрогать, котлы помыть, – оптимистично пообещала Шурочка. – В общем, я пойду!
– Да иди, кто мешает, – пожала плечами Зиненко. – Только стряпать не лезь.
Девчонки знали, о чём говорили. Они жили с Шурочкой в одной комнате в общежитии и уже испытали её кулинарные «таланты».
А дело было так. Когда через месяц студенческой жизни им надоело давиться в столовке хлебными котлетами – после таких обедов голод возвращался слишком быстро, а изжога оставалась слишком долго, – девчонки договорились скидываться и стряпать по очереди. Так выходило и дешевле, и сытнее. Шурочка к тому времени очень хорошо умела жарить картошку, яичницу и варить суп из пакета. Девчонки умели примерно столько же. Разве что Эльвира была более опытной поварихой. У неё сильно болела мать, и последние несколько лет она сама вела домашнее хозяйство и присматривала за двумя младшими сестрами.
Тут, в общаге, девушка тащить на себе хозяйство не собиралась. Готовила со всеми в очередь, разве что подсказывала подругам-неумехам, чего сколько класть. Поэтому когда Шурочка решила сварить гречневую кашу, она спросила у Эльвиры, сколько брать крупы на четверых. Та сказала, что полтора стакана, и Шурочка послушно отмерила по полтора стакана на каждую. Всего шесть. И девять стаканов воды – эту пропорцию для гречки, один к полутора, она помнила, мама объясняла. Каша, сдобренная душистым подсолнечным маслом, получилась вкусная, рассыпчатая. Вот только сварилось её полведра. Оказывается, надо было брать всего полтора стакана! На всех!
Полведра им пришлось бы есть дня четыре, поэтому решили позвать на ужин мальчишек. Мальчишки обычно спускали стипендию в первые две недели, а после голодными волками рыскали у кухни и караулили, кто из девчонок готовит. Дожидались, пока еду унесут в комнату и стучались в дверь: «Здрасьте, мы в гости. О, как кстати, прямо к ужину!» Девчачий небогатый бюджет – сами экономили и распределяли копейки от стипендии к стипендии – регулярные дружеские набеги выдержать не мог. Поэтому очень скоро девчонки научились маскироваться. На кухне проводился минимум манипуляций, сам процесс приготовления еды проходил в комнате при закрытых дверях, верхний свет во время приёма пищи не включался, стуки в дверь игнорировались – никого нет дома.
Вот и на этот раз в коридоре нашлись голодные однокурсники. Игорюня с Геной Кимом как раз безрезультатно стучались в комнату через три двери от их наискосок, им никто не открывал. Там, видимо, тоже ужинали. «Гена, Игорь, пойдемте к нам кашу есть!» – позвала их Эльвира. Те пошли с радостью, за компанию прибился еще и Яша с третьего курса, крутившийся возле кухни. И три мужских пустых желудка расправились с полуведерным запасом гречневой каши в один заход.
А с супом у Шурочки получилась такая история. С продуктами в Томске было не очень хорошо, из мясного,– только куры, если в очереди постоять, и сырые котлеты, если повезет в универсаме застать, пока не расхватали. Пельмени ещё продавали: розоватый фарш неопознаваемого происхождения и тесто, которое намертво слипалось в месиво при малейшей разморозке. Пельмени обычно готовили двумя способами. Если их успевали донести из магазина до кастрюли раньше, чем они подтаивали, то классическим способом – варили. Если же пельмени успевали подтаять и слипнуться, то делали «пельменные лепёшки» – от массы отрывались комки, обваливались в муке и сплющивались в лепёшечки. Лепёшечки поджаривались в масле на сковородке. Мясо из них торчало, как придётся. Получалось вполне съедобно, пока горячие. А остывать они и не успевали.
Курицу студентам было брать дороговато – если целиком приготовить, уйдет недельный продуктовый бюджет, если по частям, то нет холодильника, чтобы хранить. Ловили котлеты в очередь с пельменями. Поэтому Шурочка посчитала большим везением, когда ей в её дежурство по кухне удалось купить в универсаме куриный суповой набор: две лапы и петушиная голова с клювом. Шурочка помнила что-то смутно из детства, как мама варила супчик из таких лапок и гребешков. И вроде бы всю голову целиком варила. Шурочка старательно общипала остатки перьев с шеи и головы, как следует промыла лапы и с сомнением посмотрела на жёсткие когти. С ними что делать? Вроде бы в мамином бульоне лапы были с когтями… Или нет? На всякий случай она тщательно промыла каждый коготок и загрузила набор в кастрюлю, решив на этот раз готовить на общежитской кухне. Вскипятила, сняла серую пену. Что-то мутноватый какой-то бульон… Ладно, в супе незаметно будет. Так, теперь туда луковицу, одну морковку, три картошки нарезать, горсть вермишели, лавровый лист, посолить… Готово! И Шурочка понесла кастрюлю в комнату, кормить девчонок.
– Что это? – спросила Эльвира, когда из половника на неё уставилась мутным глазом петушиная голова с плотно сомкнутым клювом и скукоженым гребнем набекрень.
– Лапша, – гордо сказала Шурочка, – на курином бульоне!
– А это?
Эльвира выложила голову на тарелку и достала вареную лапу. Лапа хищно целилась ей в лицо всеми четырьмя когтями.
– Это ножка. Куриная, – без энтузиазма в голосе объяснила Шурочка, уже чувствуя: её стряпня не удалась.
– Это лапа, а не ножка, – поставила диагноз Эльвира. – С неё нужно было чешую снять и когти обрезать.