Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви
Шрифт:
Она подцепила плёнку на лапе, та слезла одним куском. Подцепила коготь, тот сполз чехольчиком, обнажив чистое светлое основание. Потом поболтала ложкой в тарелке, погоняв в сероватой жиже кусочки картофеля и вермишель.
– Шур, ты как хочешь, но я это есть не стану. Я лучше чай попью с булочкой.
– Не умеешь готовить, так и не берись. Только деньги переводишь – высказалась толстушка Зиненко. Она попробовала ложку Шурочкиного варева и тоже засобиралась в столовую за булочкой.
– Да, а как я научусь тогда готовить, если не буду пробовать! – заспорила Шурочка.
– Ну, вот и пробуй,
– Что, и ты будешь критиковать, как я тебя сварила?
Девушка выловила вторую лапу и пристроила её к петушиной голове. Теперь композиция на тарелке напоминала картинку на трансформаторной будке «Не влезай, убьет!»: две перекрещенные лапы, и сверху – голова с клювом. Или «Не хлебай, умрёшь»? Шурочка храбро зачерпнула ложку своей лапши и проглотила её быстро, как лекарство. Привкус был странноватым. Горчило, пахло какой-то требухой. Куриный бульон это варево напоминало меньше всего.
В дверь постучались, в комнату просунулась голова Яши с третьего курса:
– Можно к вам в гости? О, мы как раз к ужину!
– Заходи, Яша, куриную лапшу будешь? – обрадовалась ему Шурочка. Может быть, после её стряпни он хотя бы перестанет у кухни караулить?
– Спрашиваешь! Конечно, буду! Мы тут с Павликом, ничего? И ещё Петька со мной!
– Слушай, Яш, а давай я вам кастрюлю с собой отдам! Вы у себя в комнате поедите, а мне потом кастрюлю вернете!
– А с чего это ты такая добрая? – засомневался Яша и попытался заглянуть за спину Шурочке – что там у неё на столе. Шурочка сделала честные глаза:
– Понимаешь, я наварила лапши, а девчонки сели на диету, отказываются есть мучное. А сама я всю кастрюлю не съем, не выкидывать же, жалко!
– Зачем выкидывать, не надо выкидывать. Давай сюда свою лапшу.
Шурочка бочком, чтобы Яша не разглядел лапы и голову, придвинулась к столу и развернулась за кастрюлей:
– Вот, возьми!
– А это у тебя что? – Яшка, оказывается, уже был в комнате и разглядел-таки злосчастные куриные останки.
– Мясо… Куриное…
– А мясо себе, что ли, оставляешь?
– Хочешь? Возьми.
– Хочу, конечно! Мы его сейчас под сто граммов…
Яша плюхнул куриные лапы и голову в кастрюлю и потащил её к выходу:
– Мужики, живем! Все бы бабы сели на диету!
– Чего это он разорался?
В комнату первой вошла Леночка. В руках она несла пакет с булочками.
– От радости, я ему лапшу отдала, – сообщила Шурочка.
– Смотри, как бы он не принес эту кастрюлю тебе на голову надеть, – съехидничала Зиненко, она вошла вслед за Леночкой. – Как выловит лапу с маникюром, так и прибежит говорить тебе отдельное спасибо.
– Не прибежит. Лапы он у меня выпросил вдобавок к лапше. Говорит, под сто граммов хорошо пойдут.
– Да, Панова, такое только спьяну и можно сожрать, – оставила за собой последнее слово Ира, разрезая пополам булочку и обильно смазывая её яблочным повидлом.
Парни всё съели и вернули чистую кастрюлю. Шурочка с тех пор больше голов не покупала. И вот теперь вредная Зинченко опять вспоминает ей эту лапшу!
Глава 3
Подруги сыто отвалились от тарелок, когда куратор, белёсый тип с кафедры, Шурочка раньше его не видела, объявил, что завтра подъём в девять, завтрак и работа на зернохранилище. А сейчас – свободное время, погуляйте пока.
Гулять девчонки начали с магазина, благо, что дверь – напротив столовой, и на улицу не надо выходить. Ассортимент в магазине оказался убогим даже на фоне городского универсама. Там хоть яйца всегда были. И консервы. А тут… Огромные жестянки с повидлом, маринованные огурцы-переростки в трёхлитровых стеклянных банках, мешки с крупой и макаронами, жёлтые слипшиеся конфеты без фантиков, ржавая селёдка в корытце, портвейн «Агдам» – это продукты. У другой стены расположились промтовары: рядок ватников, шеренга резиновых сапог, оцинкованные ведра, вставленные башней одно в другое, кучки из лопат и грабель. Отдельно – черенки к ним.
– Зинок, мне свешай две селёдки, триста грамм «Дунькиной радости», килограмм макарон и «Агдамчику» дай пузырёк, – просил толстую молодуху за прилавком мужичок в коричневом пиджаке, серых полосатых брюках, заправленных в высокие резиновые сапоги, и в светлой сетчатой шляпе в дырочку.
– Петр Ильич, талон нужен, – остановилась на макаронах молодуха. – Вы же знаете, у меня отчётность.
– Будет тебе талон, Зинуля, будет. Завтра нарисую, принесу, ты меня знаешь!
Молодуха поверила, и мужичок начал сгребать покупки в авоську – её крупные ячейки расчертили серую бумагу кульков на ровные ромбики. Одна из ячеек пропустила сквозь себя горлышко бутылки с портвейном, и та бодро торчала набекрень.
– О, красавицы, здравствуйте, – заметил мужичок девчонок. – Опять нам город лучших девушек прислал! Позвольте вас угостить!
Он пристроил авоську на прилавке и начал разворачивать кулек с липкой карамелью:
– «Дунькина радость», прошу!
Мужичок протягивал им кулёк, манерно оттопыривая мизинец. Шурочка решилась, взяла жёлтую обсыпанную сахаром конфетину, раскусила. Вполне съедобно. Карамель мягкая, начинка из тёмного вкусного повидла.
– А почему у вас продукты по талонам? – спросила она мужичка.
– Продукты? – не сразу понял он. – А! Не, не продукты, «Агдам» по талонам. Уборочная же, сухой закон. Спиртное можно взять только по талонам, талоны выдают в поссовете. Заходите, если что, – подмигнул мужичок.
– А вы директор совхоза? – спросила Лена Голованова и тоже цапнула конфетку.
– Не-е, не дай бог, – рассмеялся мужичок. – Я в поссовете, талоны на вино выписываю. Две бутылки красненькой, одна беленькой в месяц! Так что заходите, если что. Договоримся!
Мужичок шустро свернул кулёк с конфетами, убрал его в авоську и вышел. Девчонки вышли следом, встали на крыльце и огляделись. Широкая деревенская улица с дощатыми тротуарами по бокам. Между тротуарами – полоса чёрной жирной грязи. Грязь густая, кое-где в ней натоптаны тропочки, переходы на другую сторону улицы. Петр Ильич из поселкового совета переходил улицу без всяких тропок, перемешивая грязь своими резиновыми сапогами. Грязь доходила ему до щиколоток.