Гагарина, 23. Тени последнего лета
Шрифт:
– Вова, ты волшебник. Ведь никто не поверит, если… – Ая не договорила.
Тимур перебил:
– Не надо никому рассказывать! Пусть это будет такая же тайна, как и моя. Если люди узнают и посмеются – это ерунда, но если поверят, то, мне кажется, ему сделают что-нибудь нехорошее. – На удивлённый взгляд подруги пояснил: – Это как в мультике – оборвут лепестки у цветика-семицветика и выбросят. – Обратился к дурачку: – Ты ещё кому-нибудь показывал такой фокус с птичкой?
Муравей часто моргал, пытаясь понять, что от него хотят. Вроде бы понял, развёл руками:
– Так
Цепь прощально звякнула в зарослях. Кай, радостно взвыв, обежал полянку, от беспредельного восторга стал носиться вокруг людей, стараясь лизнуть ладони, лица. Ая вспомнила про две печеньки, которые сунула в карман, выходя из дома. Пёс в одну секунду проглотил угощение, лёг на спину, выставив на обозрение впалый, серый от грязи живот. Ребята и Муравей, присев на корточки, гладили его. Кай, дёргая задней лапой, поскуливал от блаженства – видно было, что он очень соскучился по добрым прикосновениям. Под скорлупой из скатанной шерсти, колючек и пыли громко билось счастливое собачье сердце.
Глава 10
На обратном пути почти бежали – обещали быть дома не позже половины десятого. Когда крыша их хрущёвки показалась между деревьями, сбавили темп. Прерывисто дыша, Тимур положил ладонь на левую сторону груди:
– У меня сердце ноет и ком в горле. Кай так смотрел на нас, когда Аюп заводил его во двор. Я себя предателем чувствую.
– Я тоже, но мы собаку взять не можем, тем более большую. Даже если бы можно было… Каю будет лучше на природе, чем в тесной квартире.
Тимур кивнул:
– Успокаиваешь, уговариваешь себя и меня. Ну да, нам бы всё равно не разрешили.
Ая остановилась:
– Я вот ещё о чём думаю: ты дружишь с домовыми и демонами, Муравей умеет мысленно разговаривать с животными. Может, и у меня есть какой-нибудь дар?
Брови Тимура поползли вверх:
– Зачем он тебе? Жить с даром – это значит всё время что-то скрывать, врать. Мечтай о чём-нибудь другом.
У подъезда стояли бабуля и тётя Айгуль.
– Почти десять! Двенадцатилетние дети в такое время должны быть дома. – нахмурилась бабуля.
– Скажи спасибо, что отец устал и раньше лёг спать. Марш домой! – прикрикнула на Айку мама.
***
К дому подошла Шапа – соседка по лестничной площадке. Галя Шапкина – четырнадцатилетняя «оторви да выброси», Тимура и Аю почти не замечала, а они её побаивались.
– Доча, иди позови отца! – крикнула с четвёртого этажа тётя Лиля Шапкина, показывая в сторону стоящей в центре двора беседки. Оттуда раздался многоголосый взрыв хохота.
– О-ой! Там куча мужиков сиди-ит, не пойду. Сама зови, – загнусавила Шапа.
– Кому сказала, позови!
Анна Борисовна, Айгуль и дети зашли в подъезд, снаружи продолжалась перебранка.
***
Большинство мужчин, проживавших в хрущёвке, свободное время проводили в гаражах, выстроенных вдоль задней стороны дома. Привыкшие к работе пролетарии что-то чинили, крутили, смазывали в своих Москвичах, Запорожцах и Уралах. У каждого имелся «джентельменский набор» для отдохновения души – раскладной стул, транзистор, спрятанная в укромном месте бутылка «беленькой». О закуске не волновались – в погребах под гаражами ждали своего часа по-армейски ровные ряды банок с соленьями, вареньями и прочими закрутками.
В начале семидесятых в центре двора построили большую квадратную беседку с одноногим столом посередине и лавками вдоль стенок. В утренние часы стол уставлялся стеклянной тарой с парным молоком, творогом в кастрюлях, яйцами в корзинах – частный сектор снабжал кальцием безземельных жителей благоустроенных квартир. Днём в беседке играли дети, а по вечерам доминошники – те самые мужчины из гаражей.
Засиживались до глубокой ночи по случаю предстоящих выходных или работы во вторую смену. Из чьей-нибудь квартиры через двор протягивали длинный кабель с лампочкой. Её света хватало на то, чтобы видеть точки на костяшках домино и не пронести мимо рта кружку разливного, конечно же, креплённого водкой пива. Говорили о машинах, дефицитных деталях, резине. Травили анекдоты иногда, вполголоса, политические. Под стук костяшек кто-нибудь выкрикивал: «Рыба!» и все возбуждённо гоготали. Часто к беседке подбегали дети – приносили отцам сигареты из дома или звали ужинать.
***
Митя Шапкин, сидевший в беседке в окружении соседей, допил «ерша», вытер рот, прислушался – рассказывали анекдот:
Петька заходит в штаб. Разутый Чапаев лежит в гамаке.
– Ну и грязные же у тебя ноги, Василий Иванович, грязней моих!
– Так ведь я и постарше тебя буду, Петька!
Доминошники захохотали.
– А вот ещё! – оживилось раскрасневшееся лицо нового рассказчика. Все склонились, прислушиваясь:
Мюллер вызывает Штирлица и говорит:
– Завтра коммунистический субботник, явка обязательна.
Штирлиц отвечает:
– Есть! – поняв, что провалился, садится за стол и пишет: «Я, штандартенфюрер фон Штирлиц, на самом деле являюсь советским разведчиком».
Мюллер, читает этот рапорт, звонит Шелленбергу и говорит:
– Вальтер, зайдите посмотрите, что ваши люди придумывают, чтобы на субботник не ходить.
Сквозь общий смех Митя услышал голос дочери. Галка, стоя у беседки, звала домой. Сидящий справа сосед с первого этажа, Саня Кислица, оглянулся и ткнул Митю локтем в бок:
– Дочка-то как выросла! Сколько ей?
– Четырнадцать.
– Да-а? А выглядит на все шестнадцать. Ишь, наливная какая! – сосед бросил сальный взгляд на выпирающую из-под футболки девичью грудь.
Мите стало противно. Хотел что-то сказать, да от выпитого такая лень накатила, что рот открывать не хотелось. С трудом встал и, поддерживаемый дочкой, пошёл к подъезду. Дома жена Лилька разворчалась, что пил на голодный желудок. Заставила съесть горячий суп и запить крепким чаем. После душа Митя почти протрезвел.