"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради
Шрифт:
Потому, прежде, чем говорить о понятии «параллель» и фактически выяснить основные ее параметры, следует сначала непосредственно выяснить массу предварительных положений, (в том числе массу в килограммах), и проделать это гораздо раньше «начала движения» в эту сторону, то есть, не применяя пока никаких «лишних» для того шагов, дабы по ходу дела не свалилась к нам на голову какая-нибудь неожиданная сопутствующая «концепция». Итак – «линия». Что это такое на самом деле?
Надо сказать, что происхождение таких вопросов, как правило, имеет свою предысторию. и эта предыстория, как правило, приводит нас ни к чему к другому, как к понятию «философия». Гостан Ваден в своем известном трактате «Холода в начале мая» – иносказательное название («Математическая ретушь подошвы или строение сторонних наблюдений за мнимыми закономерностями»), – обсказал эту синонимичность достаточно амбициозно: «Коль берется откуда-то сомнение в том, что видно невооруженным глазом, то в авангарде искать первопричину этого сомнения следует вовсе не в исследуемом предмете, а в тех головах, где это сомнение возникло». И потому понятие «линия» он характеризует достаточно просто: «Чешуйчатая, одинаково рыхлая сторона реального понимания 2-ой Фарватерной улицы до поворота её на Будунчайскую, при нормальных погодных условиях, или заострение (вертикаль на графике) верхней части Спиридон-башни, как перст указующий и клянящий». В визуальном же отношении действительности к фантазии (общие «простые» формулировки), и если говорить исключительно простыми словами, – «линия, идущая поперек, всегда несколько иначе выглядит, чем та, которая идет вдоль и уходит вдаль, и уже совершенно
Сомнения, как таковые, – понятно – увлекательная вещь. К примеру, Спирик Фортан смотрит на самого себя в зеркало и пока у него не возникает никаких сомнений на счет того, что он Спирик Фортан стоит подле зеркала и смотрит в него. Но вот сзади подходит «некто» в зеленой куртке и тоже начинает туда смотреть. Здесь у Спирика Фортана может возникнуть «три сомнения». «Я ли?» – если сзади подошел, допустим, Монтаран Тырдычный в своем казакине, и тоже начал смотреть в зеркало; «он ли?» – если сам Спирик Фортан стал позади Монторана Тырдычного и начал смотреть из-за его спины; «мы ли?» – если этот вопрос они задали вместе. Сами сомнения, как видим, могут вполне остаться теми же сомнениями, что и были, но что вовсе не дает повода сомневаться в этом на семиста листах убористым шрифтом и предлагать затем проздношатавшимся энтузиастам «хорошенько вдуматься» в эти вирши. На самом же деле – сомневаться здесь не в чем. Потому и любые возражения относительно такой иносказательности во взглядах имеет не такие уж прочные основания сомневаться в чем-либо. Есть, к примеру, такое убеждения, что Манчик Сипкин дурак потому, что слушает частушки. А вот Пипитрик-летописец умный потому, что умеет обходиться без этого. Не факт. Потому, что Пепитрика-летописца совершенно спокойно можно увидеть на площади во время многочисленных и шумных праздников, но вот Манчика Сипкина в городской библиотеке можно восемьдесят шесть дней искать сряду, облазить все закуты и меблированные уборные, и все равно нигде его там не найдешь. Философский аспект восприятия окружающего мира посредством выхолащивания совсем уже никуда не идущих, но не редко присутствующих случайностей (а такие, все-таки, согласимся, есть), конечно, нельзя целиком и полностью выгребать из общей Карл Марл Шабировой фикции отождествления их с реальным положением вещей. Но ведь подобные сомнения вовсе не дают права говорить о таких важных и глобальных понятиях, как «линия», и примеривать ее остов к разным фундаментам одинаково. Отсюда вот и именно следует, что и философия здесь совсем не причем. И теперь по существу.
Фундамент – Спирик Фортан – и его понятие «линия» может быть вполне и совершенно различным для понимания «линия», чем то, которое существует у Монтарана Тырдычного. Почему? Потому, что один любит говорить «прямолинейно», как паровоз, и не находит в этом никакого плохого дела, и даже чувствует в себе некоторую уверенность; ну а другой любит говорить «намеками», через схоластику и прочие шляния по колонным залам морфологии и орфографии с неожиданным заходом в морфологию и орфографию чуждую. А, между тем, привычно думать, что у обоих «такая», мол, «линия» разговора, каждый, мол, придерживается «своей» «линии». Так вот: у одного эта линия «есть», а у другого – «нет», о чем и было сказано выше. Следовательно, существование общего понимания этого понятия, как видим, – «различно», и не может быть применимо в обоих случаях. Отсюда, с этого положения, и будем приступать.
Как видим, предмет для разбирательств существует (понятие «линия»), но общего развития у нее нет. Поскольку развиваться может только в локальной своей зависимости, а не во вселенской, и характеристики иметь совершенно самостоятельные. (Кстати говоря, чтобы было потом понятно, и чтобы не размазывать данные рассуждения до бесконечности, скажем, что здесь, в этих рассуждениях, вполне можно поставить на место понятия «линия» любое другое понятие. Рассуждения при этом останутся теми же. что и были, с небольшими акцентами на современность и по месту. В этом вся прелесть подобных положений, вся их универсальность). Или само понятие «линия» может быть «общим» понятием только тогда, когда все другие понятия станут работать и самоопределяться только в этой связи. Или еще проще: для того, чтобы понятие «линия» стало доступным и «общим» необходимо, чтобы понятие, например, «лузгать» или понятие «Босфор» имели по отношению к понятию «линия» одну основу, один фундамент. Все должно быть «в связи». И для того, чтобы связать данную самостоятельность с так называемым «общим градусом тождественности» всего этого с окружающим миром (который, в свою очередь, тоже выступает здесь, как самостоятельный «мус»), необходимо того же Монтарана Тырдычного или Спирика Фортана сюда же, в эту «общую» «связь» привести. А то гулять будут не пойми где, и никогда тогда никакой общности положения не добьемся. Всех их скотов надо в одну кучу согнать и доходчиво разъяснить: «Вы, мои дорогие, никуда, пожалуйста, не ходите, а сидите в своем порядке совершенно дома». И как было уже сказано выше – прежде, чем идти и предпринимать какое либо действие в полном разумении того, что делаешь, надо сначала в точности знать «куда» и «зачем» идешь, и является ли это в действительности настоящим твоим желанием, а только тогда уже разводить философию.
Светофор в чем? Любые преждевременные, перед началом действия, умозаключения, не несут в себе ничего естественного и приобщенного к изучаемому предмету, и способны только отдалить исследователя от сути «предмета», коего суть он старается постичь. Не то, чтобы действие – слова нельзя выговорить. Даже если Прозерпина будет издалека подходить в своем подвенечном платье – даже тогда – ни...ни. Линия сначала только должна еще появится в нашем сознании, появится непременно «сама», без насильственных с нашей стороны действий; ее сначала надо суметь осязать в своем тонком влечении к ассоциативным форматам настоящей действительности, где-то только на предварительном подходе к ней самой. Она – пух в аллеях, или как дождь по мостовой. Все это еще очень зыбко и не надежно. Так какими тогда должны быть наши действия непосредственно с нашей откровенной стороны? Вон идиот Мникин, как только почувствует в своем мозгу приближение понятия «линия» или приближения какого-нибудь другого понятия, начинает вдруг кастрюлей о кастрюлю бить, бегать повсюду и руки расставлять в разные стороны, будто пытаясь эту «линию» в свое сознание таким Макаром загнать. Но такие действия нельзя предпринимать ни в коем удобном для нас случае. В будни – тем более нельзя. Народу на проспектах в будни много, бывает, ходит; ветер всюду в будни летает по проспекту, куда ни глянь; витрины там всякие на проспекте тоже есть, блестя вокруг и воображая. И получается, что получается так, что как не было линии, так и нет ее нигде, и абсолютным образом никак нельзя понять, где она есть, чем привлечь ее, и что это такое на самом деле – «линия»? Бывало и мешает что-нибудь обязательно – мысль какая-нибудь другая приходит в голову, Макар вечно тут рядом стоит, как живой, или сама Фарватерная вдруг возьмет да начнет поворачивать совершенно в другую от наших настоящих желаний сторону. Словом – надо быть очевидно аккуратным.
И вот тогда, сидя на стуле неподвижно и глядя сосредоточенным образом прямо перед собой, можно, таки, нащупать ее фактическое приближение. Не всегда конечно оно удается – нащупать, – но такая практика все-таки существует давно и, мало того, в некоторых случаях полностью, можно сказать, оправдала ожидание. Есть такой факт – приближается. Но и здесь, так же, необходимо соблюдать некоторые правила поведения, некоторые каноны «чистоты» восприятия, чтобы это приближение как-нибудь ненароком не спугнуть. Прежде всего ни в коем случае не следует здесь держать при себе каких-либо посторонних мыслей, не идущих или идущих вразлад этому приближению. Во-вторых, ни в коем случае нельзя здесь иметь и самоего воображения, чтобы не прилагая никаких усилий, то есть, облегчив себе путь к восприятию, таким образом попытаться добиться результата малыми силами. В-третьих, надо обязательно снять с головы ведро (если конечно оный эксперимент имеет место быть не в Сантунчак Хвита Хавота), дабы сама линия, если даже имела неосторожность явиться, не испугалась сама. Так же есть и масса других (в килограммах тоже), сопутствующих наставлений и рекомендаций, о которых знает каждый школьник.
И вот именно здесь, когда уже мы вроде видим и ощущаем, что ожидаемое нами приближение к нашему сознанию есть, и полностью сопровождается оно сопроводительными документами со стороны Телеграфа, здесь, категорически воспрещается не только расставлять руки в разные стороны или вытаскивать из кармана невод, но даже и самоего виду здесь не следует показывать, чтобы не свести данное приближение к нулю. Это так же входит в полный реестр правил. То есть, ни в коем случае нельзя форсировать данное положение не обдуманным в голове, а, следовательно, бесполезным действием, как оно было не раз. Потому, как давно всем известен казус, который случился однажды при достаточно уже выясненных обстоятельствах когда описываемый теперь во всех учебниках этот «трюк» решительно не привел ни к какому результату. А то есть, однажды, в весеннюю пору, в доме №43 по Вишневской улице Щикин Алексей зайдя в гости к Монторану Тырдычному и увидав что тот сидит на стуле и ждет самым сосредоточенным образом приближение в свою сторону долгожданной линии решил в одночасье к нему присоединится дабы получить параллель! Вышло, как известно, курам на смех, жирафу вдогонку, и смеялись не только фонари и окна на всех бульварах до самой Манежной площади, но и сам Шестикос Валундр в синем трико и с великолепной розой в петлице самолично смеялся на такой эксперимент тоже. Получилась чётри что, а не параллель. Или, другим словами, подрядный метод здесь не оправдал себя ничуть, и стало понятно еще больше, что ничего скопом выяснить никогда не получится, и отсюда же, неминуемо, вылезло и утвердилось другое не менее известное теперь убеждение, что и опытным путем пытаться обуздать явную непредрасположенность подобных предметов фокусироваться в нечто определенное совершенно нечего. Надо прежде всего – знать. Знать точно и знать правду. Но каким же образом, мол, это знать, если способов, в принципе, не существует, или существует их до такой степени мало и до такой степени о них трудно догадаться, что спрятаны они глубоко в самой памяти, и не остается никакой реальной надежды добиться искомого результата? Но ведь этот вопрос давным-давно был выяснен, выяснен с точностью, можно сказать, исключительной, до самого, можно сказать, последнего метра. Поначалу никаких действий предпринимать никогда не было нужно. Надо просто сидеть и ждать. И все будет в порядке. Долго ли коротко, но линия сама должна придти, а за нею и параллель.
Движение (приближение) линии.
«Умом постигается только то, что непосредственно в уме находится. Ничего другого постичь невозможно». Данное умозаключение основано на нерушимой логике и нельзя найти ничего более естественного такому убеждению (о логике мы поговорим после – о том «чем» она является на самом деле). Все явления происходящие вокруг нас в ежедневной и, можно сказать, всегда многообещающей обстановке, имеет значение уже заранее обусловленное нашим собственным восприятием, вмещает в себя все мыслимые и не мыслимые откровения самим присутствием, и потому говорить здесь о каких-то доселе неизвестных, мало изученных свойствах и положениях этого окружающего мира, того или иного его, как глобального, так и микроскопического явления, которое целиком и полностью входит в природу самого индивидуума, не несет в себе никакого практического смысла. Сторонний наблюдатель здесь асимметричен. Потому нельзя, и в общем, говоря прямо, не рекомендуется смотреть со стороны на то, что является, в сущност, самим наблюдателем, и отыскивать те его закономерности, которые, собственно говоря, «у всех на виду» – необходимо сразу же, без предварительных теорий и рассуждений, смотреть в корень. Как взял самого себя в оборот (начиная от почесывания по утру спины и вплоть до эквилибристики нервов, которую ни на каком графике правильно не покажешь), таким и будет все то, что вокруг тебя стоит или обращается. Ничего не может взяться из ниоткуда и провалится в никуда – все уже давно есть в самом себе, и присутствует безусловно, и следует только, как было уже сказано, сесть покрепче на стул и все то что есть в самом себе попытаться хорошенько припомнить. Все дело не в загадках природы, а в нашей неуемной забывчивости (какая может быть загадка в здании казармы на Та площади, когда история этих стен с желтыми и заскорузлыми разводами является точной иллюстрацией собственных действий?) Иначе последствия могут целиком и полностью выйти из под любого контроля, и обязательно начнутся сначала, на фоне теорий, споры, склоки, разочарования; после начнутся. как это было не раз, крики, драки, умиротворения; затем могут начаться плачи, смехи и издевательства, – и вполне очень даже может быть, что после таких явных и ярких диссонансов в природе восприятия индивидуумом окружающего мира, дело вполне может дойти, как правило, и прямиком, от молебна к факельным шествиям, и в общей зависимости от личной заинтересованности каждого найти то, что никогда не терялось, может вполне произойти с ним, на ряду каждодневного восприятия диссонанса, потеря понятия контрапункта. Примеров тому целые тысячи бывали и даже десятки тысяч. И самая потрясающая здесь глупость заключена еще в том, когда вместо того, чтобы «сесть на стул и постараться припомнить самого себя хотя бы вчерашнего» и проникновением этим в суть самого себя нащупать путеводную нить к последующим своим добропорядочным действием, вместо этого явного «благоразумия» и однозначного, можно сказать, «здравого смысла», применяются зачастую абсолютно иные, «не явные», отправляющие метастазы влечения к действиям преждевременным, которые по своей спешке направлены, в сущности, на поиск того, чего нет. «Тимкин пропуск» – как о том принято говорить в собраниях, но не с трибуны, а в курительной комнате, где под этим словосочетанием подразумевается некто Тимкин, решивший один раз дойти до одного очень волнующего его постулата не разобравшись предварительно со своими настоящими желаниями, и вместо того чтобы дойти до него один раз, дошел – два. Шестикос Валундр, как известно, являясь непосредственно червонным королем «моно», охарактеризовал этот математический курьез достаточно просто и с присущей лаконичностью: «Перебор» – сказал он. То есть, Тимкин, как видим, хотел посредством своих действий утвердится в одной концепции, а утвердился сразу в двух. – что противоречит здравому смыслу и никогда не приводило ни к чему хорошему.
И, к тому же, не следует никогда при этом не забывать, что любое открытие это, в сущности, ни что иное, как очень удачно сложившиеся воспоминание о годах минувших, и никакой «эрики» здесь нет и быть не может. Вон, Шаровмана ударили однажды палкой по голове и он все забыл; а затем Кацуская его искренне приласкала и – все вспомнил. А о том, что является в нашем окружении предметов окружающего мира воодушевленными предметами, а что таковыми предметами не является, и говорить абсолютно не стоит. Есть и такой раздел в общем кабинете естествознаний и не сказать, чтобы – достаточно лишний: «Воодушевленные предметы и предметы не одушевленные». Там говорится о том, что воодушевленные, мол, предметы – это мы с вами и дятлы на всяких березах когда сидят, и потому здесь как бы иное восприятие должно быть, более изощренное и истинно впечатляющие своим не поддельным разнообразием на фоне многочисленных реальностей и иллюзий; а вот неодушевленные предметы, как то – улицы, бани, почты и т.д. – это вот предметы восприятия меньшего, риторического порядка, и имеют в своем арсенале убеждений и предубеждений совершенно различную составляющую. Ну не смешно ли!? Да у занавесок на окнах Шестикоса Валундра больше ума, чем во всех ныне известных и выставленных на всеобщее обозрение энциклопедических словарях вместе взятых. Суть то, сердцевина вопроса, именно в их связях! Так вот...
Все это, надо сказать, то есть то, о чем мы в начале говорили – достаточно простые вещи и не требуют особенной прозорливости взгляда, чтобы их понять. Просто для того, чтобы было понятно в дальнейшем и для того, чтобы был ясен сам ход данных разбирательств, должных привести нас к одному безапелляционному и явному знаменателю, необходимо-нужно было, безусловно, вкратце, и не слишком топорща взгляд, упомянуть тогда и об этом. Далее пойдет сложней, поскольку говорить мы будем уже о «некоем» движении.