"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради
Шрифт:
Через минуту стало видно, что дирижабль большой и, что гости такие, у которых по пять сторон бывает (в широкую даль), и хобот у них ниже колен. «Ах, вот оно что!» – почуяв немыслимое, подумал Поротон Постомон и бросился на улицу. К тому же, дальше стало понятно, что летательный аппарат этот летит с самой, что ни на есть, Кульпийско-Гогомайской параллели – первый поворот от Хвита Хавотской авиаторской мысли с залетом в дворницкую, где стоят метла и грабли. И, потому, прилетит обязательно. И, хотя не надо никогда забегать вперед событий и говорить о том «что» может с ними случиться впоследствии, но забегая вперед, скажу, что оказались среди гостей игривости и подробности такие, что не расскажешь – просто маловероятно! Ведь в таком формате существования внизу того, что должно быть сверху, каждый синопсис подобен лирическому отступлению. И то – правда. Сколько всего маловероятного и непостижимого бывает
– Вот оно, значит как! Странно. Мне говорили, не помню кто, что летательный аппарат этот прилетел с Принскнайской-Васбайской долины, а ни с какой Кульпийско-Гогомайской параллели – в газетах даже было упомянуто.
– Нет. Точно известно, что оттуда.
– И второй вопрос. Сказали, ведь, что Кузбалрог Сервяжный помер. Я сам недавно слышал. Слух такой повсюду распространился.
– Какое там – помер!! Не верьте. Живее всех живых. Как латынь. Панька, Ванька, Сранька померли, а этот – живой.
А тут еще, в самом начале, то есть, до того, как все начало начинаться, пришел в город пришелец (точнее верблюд пришел, а он на нем сидел), привязал верблюда у ворот, долго не был, сказал какую-то мудрость, сыграл на базаре в кости, зашел к кому-то на огонек, там поел, выспался, а по утру сел на верблюда и уехал. Явление такое было претенциозное. И никто, даже, понять ничего не успел, и разглядеть его по основательнее. Говорят, чудеса какие-то показывал, фантазии материализовывал, реальности противопоставлял – нашел, чем удивить! У нас, бывало, и под водой ходят – по дну – не то, чтобы сверху. И безо всякого, заметьте, «специального обмундирования». Быстренько так появился, везде побывал, что-то сказал и исчез. И хорошо Роту не видел ничего, не слышал. Да если б видел, слышал, махнул бы на пришельца рукой. Я это к чему сейчас говорю? А говорю я это к тому, чтобы было понятно: «Никаких истинных впечатлений не может вызвать философ, если туфли всюду одни и те же, и никогда не высиживают яиц на пустом месте». Вот, вы, к примеру, много на своих антресолях зимой высидели, пусть даже с благими намерениями под каблуком?
– Ничего не высидел.
– Вот и я о том. Совершенно невозможно ничего высидеть страусу там, где песка нет, и где нет точно такого же страуса, который тебя похвалит. Не выйдет ничего. И я уже говорил, что, по крайней мере, после такого пришествия никто не видал, чтобы птицы что-то почуяли, а лавочники позакрывали свои лавки. Птенцы сидели в гнездах спокойно, клювы свои в разные стороны не раскрывали и есть не хотели; вода, после вчерашнего ливня, текла, как обычно течет – точно по краям тротуара и никто ее за ручей рукой зря не трогал; в булочную никто ногой тоже не долбил и ничего не кричал в запертую дверь, – а у самой Монки-Запонки, запонки «не так» блестели потому, что не такие уж они перламутровые, как можно было увидеть, и опять появилась у нее презумпция невиновности. И следом уже каждый многоразовый трамвай благополучно доезжал до западной стены восточного базара, и никто на нем, на базаре, его, дурака, не валял. Никто, правда, и в поле не работал. Праздник.
2
– И тогда писатель Солодон Курминский ученик Колгоруца Плимского, взялся было за перо и спросил: «С чего начинать то?» «С конца» – хочется всегда ответить. «Все не начинается, а попросту никогда не заканчивается. Вот оттуда и начни». Глупый вопрос. А, между тем, пятно, когда приблизилось еще ближе, стало дирижаблем еще больше, но дирижабль этот был полон вздора, а не высоких принципов. Потом, когда спустился и сел, начал сдуваться. «Их ты!» – удивился Цуцинаки. После осталась лежать на пустыре пахучая скатерть из неизвестной никому материи, и, как будто, что раньше было вдуто вовнутрь, представляло собой на редкость «специфическое». Но мы-то понимаем, что ничего внутри не могло быть, кроме воздуха. Скажут – напротив – все что угодно могло быть. Все, что можно задуть в дирижабль и заискивать после перед облаками его содержимым, может иметь множество хорошо усваиваемых, далеко ни приблизительных химических составов (и в разной консистенции); множество, хотя фантастических и неизвестных доселе субстанций, но, все же, несущих в себе много практических идей (или субстанций, имеющих в себе более сложную в своем составе биохимическую структуру, способствующую более тщательному ее изучению и разбирательству). Пусть так оно все и остается – не будем спорить. Но даже сам Зимун Полимсон всегда скажет: «важно ведь не что задуешь вовнутрь, а что увидим на выходе». И он, безусловно, прав. После чего, как известно, вообще пропадает всякое желание на какие бы то ни было разбирательства внутри события, никто уже не хочет никуда смотреть – все переплетения до того надоедают, что хоть зиму заказывай.
«Я так и сделал», – сказал Цуцинаки.
– Значит и он был здесь тут как тут? Не уехал, значит, никуда?
– А куда ему ехать, если здесь такое начало начинаться, и такое начало намечаться, чего больше нигде не увидишь. Зачем?
Затем показалось сначала одно облако над горой и пролетело над ней; за ним другое облако показалось над башней, и пролетело над ней; а за ними следом по касательной – третье. И когда они сгрудились вместе и полетели в одной неуемной целостности, тогда-то и запахнуло вроде вот этим, самым, «специфическим», и быстро прибрало к рукам пейзаж с цветущей лужайкой и, собирающую на ней цветы, Мельчиху Вукину. Появился инженер с фабрики, фабрикант с иженерихой, за ними листва осыпалась, наступила зима, а когда зима кончилась, Выдор Тудор-Черипский пришел на площадь и сказал: «Сыграем в «треху»?!» И получил согласие. Тогда он на минуту исчез. но чуть погодя привел за собой Долодона Оратога за руку (дома спал и не хотел идти), привязали они к трубе веревку, расчертили линиями на горизонтали асфальт и позвали судью. Но затем все бросили и посмеялись. Машмотита тут же пришла и станцевала. Сверху налетела мошкара всякая, снизу донесся марш, будто подземный полк шел на маневры (шлеп, как по воде) и днем зажгли на всех близлежащих улицах фонари. В общем, как всегда, не смотря на общий интерес к событию и личные замешательства – в самом танцзале имеющихся замыслов, с не дюжей, можно сказать, фантазией, встретили гостей. Услышался, конечно, и вопль из леса, но очень скоро его обрезали с куста события и вверх не проросло. А над площадью, как раз пролетел в это время Шестикос Валушдр (шнурки врозь, подошва дырявая, голос приглушенный), и чья нога была до того внутри – неизвестно.
Так началось.
3
– Тогда же, в это самое время, вдоволь наговорившись с Хохлиманой Хохираной, и с канделябром в руке, и в жерновах только ему понятной жестикуляции, вышел из дому Роту, и, обойдя лужу, спросил городового о своих предчувствиях. «Не знаю» – ответил тот. Городовой стоял посреди площади и смотрел, как из расщелин тротуара растет трава. Роту его спросил, знает ли он что-нибудь о пси факторе троичной ингаляции ночных видений, и ответ хотел записать на манжете. («Намеревается всем всучить валенки» – подумал городовой). Но, не дождавшись ответа, задал другой вопрос: «Кацускую видал?» И тут опять все запуталось.
И вот здесь, для того, чтобы у нас самих все не запуталось окончательно и не разбрелось по углам, давайте попробуем поразмышлять о том, отойдя в сторону. Со стороны поглядеть.
– Вы, наверное, собираетесь намекнуть, что кроется здесь нечто не маловажное.
– Ёбы еще. Тьфу! Еще бы! Но я конечно, ни в коей мере не стану ничего утверждать категорически. Ни...ни. Какой в этом смысл?! Завтра, например, кто-нибудь возьмет и начнет утверждать категорически совершенно обратное; послезавтра кто-нибудь опять начнет категорически утверждать еще что-нибудь; после послезавтра – еще. После чего, как известно, и говорит Миминкус Мимикрий следующие слова: «Вы, – говорит – попытайтесь сопоставить все безумные вещи правильно – говорит он любителям послушать – и тогда, не найдете ничего вокруг безумного». Те, разумеется, слушают – куда деваться? Улицы вокруг одни и те же – далеко не уйдешь.
– Вы это, к чему сказали?
– А к тому Миминкусу Мимикрию я это сказал, что вышло, в конце концов, именно так, что любые подозрения насчет действий Роту, и как бы потом не сплетничали и не говорили «кизим», не имели под собой никаких достаточных основании верить. Если болт железный и с правильной резьбой, значит он – такой. У кого-то, может быть, синий, у кого то, может быть, первый, у кого то, может быть, и не болт вовсе. А у Роту – болт. Впрочем, скоро сами поймете.
А гости, между тем, вышли наружу, заболоболили, заразноцветились, разоркердонились не на шутку, и кто-то из них сказал вдруг – «Лампа Всегулда» – и нельзя было поверить своим ушам. То есть, бишь – целенаправленная реплика, и направленная непосредственно на «неожиданность». Чуете к чему?
– Подозреваю...
– Ну, проведите параллель: Валисас Валундрик исчез; полк под землей ушел; Машмотиту замуж не выдали; щебенки по улицам развелось столько, что уже не обращают внимание. И вдруг – канделябр!