"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради
Шрифт:
– Да. Но, дело в том, что городовой в тот день взял выходной, когда понял, что стал невольным свидетелем, когда увидал Роту и Хохлиману Хохирану идущими под руку по площади вместе.
И, вот затем уже, когда увидали Роту бегущим по крыше с бердышом в руке, в этот самый момент, небо заволокло тучами и выбежал в трико и без носок на голую ногу Холмогор Мяткин – городской заводило. Имея баритон, но с утра не в духе, он поначалу гостей не заметил и, как среди своих, нацелился на «фигуру Бомбуда» в ее изначальном, старом варианте, и еще без каких-либо интерпретаций – разгоняем тучи и смотрим за горизонт. (Все те, кто сидели дома, разумеется, бросили заваривать чай, встали из-за столов и прильнули к окнам). Это была широко известная гимнастическая групповая фигура и, в сущности, старого образца потому, как в новой его картонмендии «Малиновые шторы» (более поздняя редакция Бомбуды – аллегорическая круговерть – а эта более устойчивая) сюжет другой. И здесь он не особенно себя показывает, практически ни в чем не участвует, нигде его не видно, за исключением концовки. Концовка такая.
– Постойте, опять. Дайте хоть немного опомнится. Значит – Заростан Хикрювный да с деверем своим Растопон Мникиным, давеча, когда хотели без очереди пролезть в баню (я стоял сзади и все прекрасно видел), так же намеревались привести
– Сейчас мы все досконально выясним.
– А не потому ли (в своих догадках, я это мысленно чувствую), что в баню они пошли для того, чтобы после выглядеть пристойно в первых рядах – они ведь всегда сидят в первых рядах, когда смотрят «Бомбуду»? Такой вопрос. Или постулаты как-нибудь опять прилетели, и никто их в диван не успел засунуть? Я, будто, в инфракрасном луче сейчас сижу, как в тумане все. И значит – постойте. А если они приготовлялись основательно не только к гостям, но и к показу, то, следовательно, о свадьбе даже не думали! Потому – бани? Или не потому? Ведра то – до сих пор на них блестят, как новые! А, что касаемо предрасположенности табуном мыться, я об этом еще в прошлый раз знал – не целесообразно. Мыло – путаешь, щетку путаешь, подошву – тоже неминуемо путаешь. Вначале я не понял – причем тут бани. А теперь – понял. Дальше...
– Конечно! Кузимун Комков, Аманка Варда, Куськин и Федор Ихотон того же мнения насчет не целесообразности всяческих соблазнов на почве подобной общности. У Холмогора Мяткина прелюдия даже такая есть, и специально для зрителей первого ряда, где практически показаны явные погрешности в восприятии того, что вокруг, когда смотришь на что-нибудь вблизи, и перестаешь воспринимать объект таким, каким он является, даже без лупы, потому, как занят «другим». И там тоже – очень необычная концовка. Но теперь концовка – такая
Исходя из того, что день приходится на осень (а времена года могут меняться каждый день), тогда вечером обязательно должен быть практический смысл все это увидеть. И потому ходьба применяется только под фонарями и в одном воплощении (то есть, как встал с утра в определенном настроении – такой и есть до вечера – без изменений). Но в Малиновых шторах в новой редакции Холмогор Мяткин превзошел все ожидания и захотел намекнуть на другой вывод – что «именно в том-то все дело, что ничего не бывает зря и в каком угодно виде, даже если сам вид закрыт Малиновыми шторами». Общий смысл где-то такой и был и потому здесь – «Малиновые шторы» уже выглядят несколько иначе. И в концовке он просто берет за края и дергает пейзаж вниз – и летят кастрюли, мухи, Шестикос Валунд, витрины и пр. в виде телеграфной ленты и нового указа за номером 246 дробь 8. Концовка понятна. А вот само событие, в теперешнем своем положении – нет.
6
– Дело в том, что еще за день до этого события, было ведь и «вчерашнее», и именно оттуда, а то есть, «с третьего с конца дня», как раз и выходит, что ни бегать по крыше Роту не должен был, ни гнаться за Кацуской не должен был потому, как Кацуская к тому времени примеряла новый сапог на далеком причале и Шаровману была верна.
– А ведь – правда! Я сразу не уловил – говорю же, что вы слишком быстро рассказываете.
– И здесь выходит уже другая связь, не совсем понятная супротив должной, зато, по всей видимости, более заостренная. Значит Мацыпуцу Цуцинаки, да с братом Пиатоцу Цумыцу, до еще с женой брата, да еще вместе с ними с Почеломом Гускиным на ходу, не то, что в баню не могли пойти, но они даже по 2-й Фарватерной устрице, которую еще не построили, так же, не могли никуда идти и, следовательно, в сумме этих параллелей, ничего параллельного здесь не проведешь. Следовательно, не только не могло быть «ничего» на это похожего и «чистого» для восприятия, но если постараться посмотреть на то во всей глубине подробностей, то выйдет так, что и самого «дна» этого события еще не было, а, быть может, и самой «реки».
– Проясните.
– Проясняю. Второй с конца день имел свои последствия и можно с уверенностью сказать – не лежи на скамейке газета, и как бы не ошибался Миминкус Мимикрий дверями, ничего в дальнейшем, как оно теперь произошло, могло бы вовсе не произойти! А это значит, что третий с конца день имел свои последствия не меньшие, чем второй и т.д. Ведь после Сатунчака десять дней прошло! И хотя в эти десять дней, параллельно, происходили другие дни (ведь если в одном месте происходит «одно», то в другом месте происходит «другое»), здесь, как бы ни было данное обстоятельство обескураживающим и выходящим из всех мыслимых и немыслимых предположений, но именно, ни кто иной, как Манчик Сипкин, как оказалось, умудрился провести здесь параллель и успел даже вывод сделать. Исчезновение то его, как раз и похоже было на некий «вывод не с проста» в самой неуклюжести исчезновения. И получается что? А получается то, что Манчик Сипкин хотел сказать: «А что если корма прохудилась, масло не залили, шестеренки начали заедать, Моната Жо приблизилась к сути переименований, (жуткое время, когда все босые ходят), Роту – провокатор, и «я боюсь»». Глупо, конечно, было так думать с его стороны, но общий «запашок» происшествия Манчик Сипкин все-таки угадал точно. Исчезновения они ведь, как ни крути в противоположенную сторону, как не заводи разговор никчемный, все норовят опять воплотится в какую-нибудь форму. «Печенья не всегда бывают вкусные, даже тогда, когда печет их Машмотита». Иконечно Манчик Сипкин по статусу своему не мог ничего знать досконально – но ведь чутье, как особая область сознания, когда ума не надо, имеет свои основания и свою точку Авроры, и иногда может получиться так, что Сипкин оказывается «умней» самого Маминкуса – прозорливее. Такие абструкции довольно часто встречаются. Потому, вполне резонно было со стороны Манчика Сипкина предпринять противоположенные меры и для начала сделать вид, что подошва идет вперед верха мыска, затем обратить на это внимание прочих, а затем выдохнуть и испариться. Потому, как иначе, если принять данную фантосмагорию за обыкновение, какая же здесь может быть привычная для горожан последовательность событий (завтра-вчера-позавчера-послеэавтра), когда и ногу то Кацуская почти натерла, пока ждала, и море было не спокойно, чтобы дождаться, и бердыш этот был еще только рудой, а потому и сам Роту бежать никуда не мог – сидел себе преспокойно в спальне, в колпаке, и пальцами на ногах шевелил.
– Ха!
– Именно отсюда тогда и возникает естественнейший вопрос: зачем тогда надо было обрывать шторы Холмогору Мяткину, и всовывать этот день в зиму, когда Цуцинаки еще ничего не сделал, и сам еще даже из скорлупы не вылупился?
–То есть, вы хотите сказать, что если учесть третий с конца день... Сделайте милость – не тяните за ремешок!
– Следовательно, и сама зима с зимними пейзажами и охапками снега в парке еще не могла придти, и даже права такого не имела остановиться, как столб, и на ветках лежать. И потому хочу сказать, что именно здесь надо спуститься еще ниже и еще дальше, чтобы понять и выяснить каким был четвертый по счету с конца день, то есть, тогда, когда верно и руду для бердыша не начали добывать. И наперед скажем, что Манчик Сипкин конечно ошибся в своем подозрении (он очень мнителен), – все было задумано еще тогда, когда дирижабль находился высоко в небе и еще даже не думал приземляться. А, между тем, четвертый с конца день, как оказывается и вообще был «другим».
7
– В начале этого четвертого с конца дня, а именно в наклон поперечных Восприятий (двусторонний «Клен») и если, подобно Миминкусу Мимикрию «в лупу смотреть», ползут отовсюду разнообразные анатомические слизни, букашки, амебы разные, и по всему периметру широкого блюда хорошо видно что – резво ползут. И трудно после сказать (дело то здесь более касаемо до анатомии, нежели до аббревиатуры и логотипов), что хоть маленькие они и склизкие, но еще никуда ползти не намереваются. Как же! Ясно уже теперь, что намереваются, и намерения эти вскоре будут – о-го-го, какие! И «должны» обязательно появиться у них после намерений – желания – это, как пить дать! Но здесь, как увидим дальше, пока что никаких «типов» и «логотипов» в помине нет, а все только начинается, хотя резво. Но ведь так оно происходит каждый день! Вы что думаете – сегодня с утра, например, такой вот Роту, которого видим теперь, точно таким и был – так что ли?! Так думать просто маловероятно получится. Все и в каждый наступающий день начинается с такого же матового пятна, которое и пятном то не всегда назовешь – тягучая и часто не приятная и неприличная на ощупь материя, из которой не то, чтобы Манчик Сипкин вышел, – из него простого «сверчка» не сделаешь. Мы просто очень часто забываем что так оно на самом деле происходит каждый новый день. А тут мы говорим, и это в минимальный наклон Сознания (а за ним есть еще и критический «напрямик» в Сефолон Дульский проем будет, где само Время только начаться может и то не всегда), говорим, что уже и площадь сама вдруг появилась в своей окружности, и сама 2-ая Фарватерная, как ни в чем не бывало, идет, куда нам надо, да еще сам Госболрот Кискин на углу стоит. Тогда ничего этого, говорю вам, еще даже не предвидится. Сначала маленькая и не редко далекая от «пламени» самого пупка точка дает почти призрачную линию, – и без каких бы то ни было направлений – заметьте. Восприятия еще нет и только под нёбом языка этого пламени происходить что-то может – бурлит, издает запах, ругается, а только после – клякса и лицо Лифопа Камушкина, как провокация, – не больше. Потому, как еще неизвестно – он ли? А мы уже сетуем на то, что вот Машмотиту замуж не выдали, Миминкус вдруг дверью обманулся и пр. и пр. и вот, вот догонит Роту Кацускую! Да он ее в глаза еще не видал, а она его! Какое здесь может быть «вдруг» и какое «посередине»??? А Холмогор Мяткин, значит, подойдет после всего этого «невозможного» «антинатуралистического» и неизвестно откуда взявшегося дня, скажет все свои реплики, как по нотам, и преспокойно поклонится публике?! Ну и де спрашивается: вы столько театральных биноклей откуда возьмете, когда им взяться попросту не откуда?! Приготовления были к свадьбе, а не к гостям – вспомните. Ну, а к свадьбе – много ли надо? Или вот еще загвоздочка разительная получается. В какой ширине и в какой длине и за какой темной ширмой, должно лежать-полеживать полотно прочих переименований и отклонений, когда негде искать орбиты и обороты орбит, а лучше найти разветвления тонкой рукой? Вы где такой гвоздодер отыщете да еще в сиюминутной упаковке? А тут еще Ханька Висвиличюс-полотерша полы натрет так, что диву даешься – и упадешь. Просто – маловероятно!
– Не прекословлю!
– Да и саму 2-ю Фарватерную, как думаете, не каждый ли день возводят и прочие другие за ней подворотни? А ведь «она», Фарватерная – не амеба какая-нибудь, где ничего материального не нужно – с гвоздями сложней. К тому же, во-первых, если Кооцаву Стройка еще не заработала на полную мощность и дыма из трубы пока не видно, то и ставить самое появление улицы в резон наступающему дню незачем. Почему – незачем? Потому, что трест работающий, в основном, ночью и, в основном, по принципу оптических ассоциаций, и сначала только в чувственных отображений того же гвоздя, а только затем его материальной формы, только еще собирается в заводской гудок дудеть, и никто никуда еще идти не может, да и не должен. Во-вторых, а, заодно, и в-третьих, например, рядом должен пролегать цветущий парк, висеть плакаты и возводиться другие строения по намеченной и сугубо «авторской» неповторимой разметке (ведь одинаковость – примитивна и ее всегда пытаются избежать). А для того, чтобы «правильно» была сделана «разметка», чтобы строить без плагиата, необходимо в самой подозрительности формул и неизбежности ошибок, провести сначала «разведку». И вот тогда, до блеска натертый хлыщ определенного звания стоит на вытяжку перед Роту и тот дает ему подробный план действий и топографию местности – и только после этого появиться может хоть какая-то «надежда» на успешное завершение дела. Кстати говоря, «Мыс горы надежды», именно потому так и назван был – «Мыс горы надежды» – что многие из первопроходцев дошли только до первого привала. И только после этого... А знаете ли – какая это топография-то? Туда только либо идиоту можно, либо такому бурундуку, которого не жаль. Местность эта обычно такая, что не уступает в своей архитектуре ландшафта самому неприятному пейзажу. Или, вот, например, для свадьбы – что нужно?
– Что?
– Ну, пару клумб посреди площади, два, много – три дерева, чтобы было куды ленты вешать; ну, урну поставить, площадь помыть; гармошку и всякие угощения. Но здесь – с гостями – совсем другое дело выходит, совсем другая «закономерность». И потому-то любой бег, даже пусть по крыше, здесь ничто иное, как легкое возвращение мысли самого наблюдателя, как бы в центр циклона события, в его эпицентр (чтобы не забывать о мгновенности его), а только после этого может приобрести себе хотя какой-нибудь прозаический смысл. И потому, ничего другого нести в себе не может (и ничего другого не должен нести), кроме «приблизительности» даже после того, когда Кацускую догонят. И вот – башни, сараи, крыши моментально проявляются, как одно после другого в фокусе более наименьшего сопротивления настоящему моменту, как будто на дрожжах, и только уже после всего этого нога может выйти на какую-нибудь улицу. Поняли?