Галерные рабы
Шрифт:
— Что это даст? — мрачно возразил Мурад. — Прости, но мне впервые в жизни не нравится твой план. Пусть и через четверть часа, однако христиане все равно переберутся через каторгу и ударят нам в спину. К тому же мы сами отдадим им преимущество высоты. Лучше позволим гяурам атаковать нас с двух сторон, а сами организуем круговую оборону. Им придется лезть наверх, чтобы попасть на нашу орудийную палубу, и это уравновесит численное их превосходство. Для штурма крепости нужно вдвое больше воинов, чем у обороняющихся.
— Ты был бы прав, если бы не три обстоятельства. Во-первых, разница в высоте корпусов меньше человеческого роста, она
Мурад поник головой:
— Ты опять побил меня в споре, великий. Однако и твой план не предотвращает беду…
— Ты еще не знаешь моего замысла во всей полноте. Какая стихия — самый грозный враг моряка?
— Вода?
— Огонь! Когда второй галеон сцепится с нами, мы предадим его огню!
— О таком и думать немыслимо! Пламя очень быстро перекинется на каторгу.
— Это и требуется! Мы даже сами ее подожжем. Экипаж второго галеона не сумеет перебраться через пылающую галеру на помощь своим собратьям. Мы же захватим первый галеон, обрежем абордажные канаты, оттолкнемся от своего корабля и уплывем. Рабы сгорят живьем и не вмешаются в бой на стороне противника…
— А если пожар охватит и первый галеон?
— Маловероятно. Я выбрал для сожжения именно правый корабль из-за направления ветра: он будет сдувать пламя вправо. В самом худшем случае сгорят все три судна. Мы погибнем, отправив в ад всех врагов!
В порыве восторга Мурад опустился на колени и поцеловал край одежды Искандара.
— Повелевай мной!
— Пушки с правого борта набей порохом до предела, ядра не клади, натолкай побольше пыжей в дула и подтащи к самому краю палубы. Пушки левого борта заряди картечью. Пусть команда приготовит абордажные крюки; объясни им мой замысел, расскажи, что им предстоит сделать. Пришли сюда также десять левендов, вооруженных самопалами. Выполняй! Андроникос! Приведи Джумбо, Сафонку и Хуа! Селим! Пришли сюда кузнеца, и пусть он принесет цепи, в которые были закованы мои телохранители.
…Трое друзей стояли перед Искандаром, которого окружали Селим, Андроникос, вооруженные янычары и кузнец.
— У меня очень мало времени, — нетерпеливо произнес Искандар. — Пришла пора испытать вашу верность и преданность мне. Сейчас начнется бой с испанцами, в котором каторга погибнет. Я хочу, чтобы вы, испытанные воины, сражались за меня. Если победим, возвеличу вас. Коли захотите, останетесь в моей свите, будете богатыми и знатными. Если пожелаете вернуться в родные края, дам денег на дорогу, путевые грамоты, посажу на купеческие суда, идущие в ваши земли. При отказе помочь мне на вас снова наденут цепи, вы вернетесь на банки — и ни за что не уцелеете. Неизбежная смерть в рабстве или свобода, богатство, возвращение на родину. Выбирайте!
— Вот, значит, как… — процедил слова сквозь зубы русский. — Два года мы ели с тобой вместе рабский хлеб, пили из одного черпака, прикрывали своими телами от тайных врагов. А ты теперь требуешь от нас измены и угрожаешь казнить, коли не согласимся…
— О каком предательстве речь? Разве против своих я вам предлагаю драться? Разве вы испанцы? Я просто хочу нанять вас к себе на службу. Что зазорного в том, чтобы стать наемником?
В кой уж раз на плечи парня пала невыносимая тяжесть выбора. Стоял он, как витязь на распутье у зловещего придорожного черного камня. Прямо пойдешь — смерть примешь, криво пойдешь — либо позорную гибель в бою против единоверцев обретешь, либо честь на богатство и волю обменяешь…
— Не любо мне брань вести против христианского народа на стороне бусурман, — вскинул он голову.
— Закуйте его! — приказал Искандар. — Ты, Хуа То, что скажешь?
— Я как он. Простить меня, великий! — китаец склонился в низком поклоне.
— Ты же ученый человек, неужели веришь в россказни о Христе? — презрительно удивился Искандар.
— Каждый боец иметь свои причины уходить от битвы, — загадочно ответил китаец и спокойно позволил кузнецу надеть на себя цепи.
— Надеюсь, ты, Джумбо, не станешь рассуждать, как эти глупцы?
— Я верить лишь в своих богов. Моя все едино, с которым драться — турок, испанец. Только вот плохой воин, что оставлять товарищей по импи в беде…
Вновь почуяв на себе привычную тяжесть кандалов, Сафонка вдруг ощутил непривычную свободу. От слепой веры в сладкое будущее, которой убаюкивал его хитрый обусурманившийся грек. От страха перед грядущим: а что стрясется со мной дальше? От раздирающих душу сомнений: не упустил ли приполони?
Отныне живи просто: ты раб! Не надейся ни на чью доброту и помощь, особенно своих начальников и владельцев. Они заковывают твое тело в железо, спеленывают волю угрозами и посулами, чтобы добиться от тебя одного — покорства. Не верь никому! Избавляйся от цепей! Ломай хребет хозяину!
При виде тройки бывших друзей, низвергающихся сквозь палубный люк в чрево каторги, полководцу сделалось грустно и тревожно. Вот они исчезают, словно пророк Иона в брюхе Левиафана. Будто ножом отсеклись незримые нити, связывающие Искандара с душами полюбившихся ему людей. «Некогда вы составляли единство, но вас стало двое», — пришло на ум изречение из апокрифического «Евангелия от Фомы». [215] Как горько…
215
Найдено в Каире в 1946 г.
«Выбрось их из головы. Они недостойны тебя: только дурни отказываются от величия, от возможности стать у истоков небывалой мировой империи. Оставлять же таких бойцов на свободе никак нельзя. Сосредоточься на предстоящем сражении. Это самое лучшее и самое худшее, самое прекрасное и самое страшное, что только может случиться в твоей жизни. Дружба, приязнь, милосердие, любовь, верность, честь — молоху по имени Победа, идолу по прозванию Власть ничего не жалко принести в жертву».
— Мы вот-вот столкнемся с галеоном. Отдай команду втащить весла внутрь, — предложил печальный, с осунувшимся лицом Андроникос.