Галилей

Штекли Альфред Энгельбертович

Вельзер выражал уверенность, что если содержание книги и не явится для Галилея абсолютной новостью, то доставит ему удовольствие, показывая, что и за пределами Италии есть люди, идущие по его стопам. Упаси бог от таких последователей! Ничего, кроме раздражения, эта книжка вызвать у Галилея не могла. Апеллес утверждал, что впервые заметил темноватые пятна на солнечном диске еще весной, но не придал этому значения. В октябре, возобновив наблюдения, он опять явственно видел пятна. Пятна на Солнце, этом ярчайшем небесном теле вселенной?! Он отверг эту мысль. Если пятна находятся на самом Солнце и вращаются вместе с ним, то они должны были бы, исчезая на западном краю его диска, появляться на восточном. Этого за два месяца Апеллес ни разу не наблюдал. Значит, они обладают собственным

движением и находятся над поверхностью Солнца? Что они собой представляют? Облака? Кометы? Величина пятен и их равномерное перемещение заставило Апеллеса отказаться от подобных догадок. Оставалось истолкование, менее всего противоречащее господствующим взглядам: это-де сгустки небесной материи. «Солнечные пятна», решает Апеллес, — это небесные тела, которые вращаются вокруг Солнца и, появляясь между наблюдателем и светилом, кажутся пятнами на его лике. Между Солнцем и сферами Меркурия и Венеры множество подобных темных тел. Той же природы и спутники Юпитера. Апеллес уверен, что их значительно больше четырех. Что касается Сатурна, то и вокруг него вращаются, несомненно, такие же тела. Этим и объясняется странная его форма. Так, походя, даже не называя имени Галилея, Апеллес если и не перечеркивает полностью его открытий, то старается их обесценить.

Он, Галилей, два года уже бьется, чтобы точно определить орбиты спутников Юпитера, и занимается он, выходит, делом совершенно бесполезным. Апеллес ведь знает наверняка, что спутников целая тьма, а движения их беспорядочны. Завидная осведомленность, тем более что дается она без труда!

Апеллес еще работал над «Письмами к Вельзеру», когда, как показывали расчеты, произошло соединение Венеры с Солнцем, продолжавшееся сорок часов. Если прав Птолемей, то в эту пору Венера наблюдалась бы на солнечном диске в виде темного пятна, двигающегося с запада на восток, то есть в противоположном направлении от движения пятен. При такой длительной конъюнкции, продолжал Апеллес, ненадежность наблюдения исключена: Венера прошла бы по диску Солнца значительно большим пятном, чем остальные. Но ничего похожего не случилось. Если бы отсутствовали все прочие аргументы, то одно это доказывало бы, что Венера вращается вокруг Солнца.

Как будто фазы Венеры, открытые Галилеем, не решили этого окончательно! Апеллес добрых чувств не вызывал. Отдельные интересные соображения тонули среди скоропалительных выводов, свидетельствующих об изрядной амбиции и недостаточных знаниях. Галилей все еще болел и не мог позволить себе роскоши тратить силы на опровержение Апеллеса. Даже целительный воздух Сельвы приносил мало облегчения. Болезнь была мучительной и затяжной. От наблюдений пришлось отказаться. И хотя он подготовил к печати «Рассуждение о телах, пребывающих в воде», тем не менее считал, что ничего не сделал. Главная его работа с места не сдвинулась. «Система мира» оставалась ворохом неоконченных рукописей. Он уезжал из Падуи с твердым намерением приложить все силы к быстрейшему завершению книги. Прошло полтора года, и мало что изменилось. Он строит планы, а хворь сваливает его в постель. Бежит время, и с каждым днем растет число неосуществленных замыслов.

Думая о следующей поездке в Рим, Галилей надеялся увидеть Клавия здоровым. Они вместе проведут необходимые наблюдения, и Клавий, конечно, перестанет отрицать гористость Луны. Он ведь не из тех, кто вопреки доказательным доводам противится новизне. Недаром же он склонялся к мысли, что новые открытия заставят астрономов пересмотреть представления о системе мира. Клавий со временем понял бы все. Но и этого никогда уже не случится. Поздно. В Риме скончался Клавий.

Противники у Галилея были разных толков. Одни готовы были сцепиться с ним чуть ли не врукопашную, другие и слышать не хотели о его «мнимых открытиях». Юлий Цезарь Лагалла занимал особое место. В Риме они часто встречались, много спорили, но сохранили друг о друге приятные воспоминания. Лагалла признавал, что Галилей заставил его поверить в ценность телескопа для астрономических наблюдений. Но с тем большей решимостью он выступал против опасных выводов, которые следовали из новых открытий. Если принять,

что на Луне есть горы и долины, моря и острова, пропасти и мысы, открыто заявлял Лагалла, то вся философия не только пошатнется, но и рухнет.

Он собрал все аргументы схоластической философии, дабы опровергнуть существование лунных гор и тем самым искоренить всякую мысль о подобии Луны Земле. Лагалла силился спасти тезис об идеальной шаровидности Луны. Поверхность ее гладка, но само тело состоит из материи прозрачной и мутноватой, разреженной и плотной. Солнечные лучи по-разному проникают в глубину Луны: отсюда игра теней, создающая иллюзию гористости. Лагалла так и сыпал цитатами из греческих, латинских и арабских писателей.

Много цитат, и мало мыслей! Чези даже не дочитал рукопись. Пытался отговорить Лагаллу от публикации, но тщетно. В начале 1612 года его книга «Физическое рассуждение о феноменах на диске Луны» вышла из печати.

Лагалла расточал похвалы божественным способностям Галилея и всеми силами старался опровергнуть его доводы. Использование телескопа для наблюдений Луны вновь возродило давний спор о том, существует ли один мир или их множество. Но телескопические исследования не дают оснований усомниться в правильности прежних представлений. Мир только один, и в центре его — Земля. Лагалла осуждал Коперника и порицал учение Джордано Бруно о множественности миров. Он трижды упоминал о Бруно, «коего не только прокляла церковь, но которого и английская королева назвала неверующим и безбожным». А ведь Елизавета сама была еретичкой!

Разбирая сочинение Лагаллы, Галилей указал на наиболее существенные промахи. Заметки свои он делал на полях книги. Но там, где упоминался Бруно, он ничего не написал. Опровергать маститого философа, который столь старательно доказывал, что между его, Галилея, взглядами и учением безбожнейшего Джордано Бруно, еретика, нет ничего общего?

Посылая Чези свой отзыв на этот трактат, Галилей просил кланяться от его имени всем членам академии. Но особенно горячий привет просил он передать синьору Лагалле.

Книга Лагаллы Чези очень не нравилась. Тем с большим удовольствием читал он очередное письмо из Сельвы. Его радовало, что мнение Галилея совпадает с его собственным. Удивляло только, что тот принял Лагаллу за одного из членов академии. Это не так!

«Если бы он был им, — отвечал Чези, — то никоим образом не писал бы против ваших мнений. Каждый из нас будет всегда писать лишь в вашу защиту, хотя в этом и нет нужды, ибо сами писавшие против вас лишь увеличивают вашу славу, как хорошо сказал Порта относительно Сицци. Кроме того, вы, ваша милость, знаете всех Линчеев. Никто никогда не будет приниматься в их число без вашего ведома. Те же, кого примем, не будут рабами пи Аристотеля, ни какого-либо другого философа, а людьми благородного и свободного образа мыслей в исследовании природы».

Как вскоре выяснилось, в Риме книга Лагаллы произвела совершенно иное впечатление, чем рассчитывал автор. Опус его тоже послужил к вящей славе Галилея, ибо свидетельствовал о скудости школьной философии. У Галилея появилось немало новых приверженцев даже среди тех, кто раньше иронизировал над побасенками «Звездного вестника». Но в ту пору не ценители философии решали судьбу доктрин и их творцов. Святая служба, помимо чинов инквизиции, имела по городам и весям многочисленную армию добровольных помощников, которые почитали долгом оберегать паству от малейшего инакомыслия. Скольких из них книжка Лагаллы заставила с еще большей подозрительностью относиться к непонятным и тревожащим новшествам Галилея!

Несостоятельность Апеллеса для Галилея очевидна, и все же он три с лишним месяца, несмотря на напоминание, не отвечал Вельзеру. Причиной тому были не только многочисленные хвори. Не хотелось ограничиваться критикой. Выставить же положения, опирающиеся на твердые доказательства, он еще не мог. Но дальше медлить было нельзя. Наблюдения над солнечными пятнами велись ужо во многих местах. Мнение Апеллеса, не говоря о его притязаниях на первооткрывательство, тоже широко распространилось. Гринбергер соглашался, что Апеллесовы «пятна», вероятно, такой же природы, как и Медицейские планеты.