Галобионты
Шрифт:
– Хорошо, – Дзержинец устало махнул рукой – его силы не были неисчерпаемыми, – чем мы располагаем на данный момент?
– У нас осталось семь галобионтов: трое Нептунов, трое Наутилусов и один Геракл. Вот и все.
– Это не так уж и мало. Мы все восстановим, профессор. Только сначала разберемся с этими… – полковник не договорил, так как его обеспокоило выражение лица Степанова.
Профессор выглядел совершенно отстраненным от всего, что вокруг него творилось. Чувствовалось, что его мысли витают где-то очень далеко. Это раздражало Дзержинца и наводило его на подозрения. Однако он понимал, что сейчас не время доискиваться до истины – слишком многое предстояло сделать.
А Степанову и впрямь было, что скрывать. После того, как с нападающими покончили, он с Гераклом возвратился в главную лабораторию и увидел, что время для адвентации галобионтов безнадежно упущено. Структура детрита – конгломерата взвешенных в воде органоминеральных частиц и бактерий – оказалась нарушенной настолько, что все восемь особей, находившихся в гебуртационных камерах погибли. Уцелело только двое: женщина, которую Степанов как-то незаметно стал называть Любовью, и галобионт мужского пола – его гебуртационная камера располагалась рядом с той, что стояла на возвышении, и это спасло его от печальной участи остальных особей. Пока профессор занимался женщиной, Геракл руководил процессом адвентации соседствующего с ней галобионта.
Скорее всего, если бы не острое желание воочию взглянуть на созданную им женщину, Степанов обратил бы больше внимания на то, что происходило у Базы и потери стали бы меньше. Профессор распорядился отослать на встречу аквалангистам всех находившихся на Базе галобионтов, но запретил Гераклу участвовать в операции, поскольку ему необходим был помощник. Оставив своих бойцов без руководства, Степанов, в сущности, обрек их всех на верную гибель. И потому можно было считать удачей, что уцелело хотя бы несколько галобионтов.
К величайшей досаде Антона Николаевича ему не удалось подвергнуть уцелевших галобионтов установке психопрограммы. Степанов попросту не успел этого сделать. Для того, чтобы особь, выведенная из генезиса, прошла процесс установки психопрограммы, необходимо было по крайней мере три часа. Профессор не имел этих часов, так как знал, что каждую минуту на Базе может объявиться полковник. Удивительно еще, что Дзержинец не прибыл раньше. По счастью, у профессора оставалось время, чтобы спрятать Любовь и Алекса – так он назвал второго и последнего выжившего галобионта пятой серии. Степанов не мог допустить и мысли, что Дзержинец увидит его питомцев. В этом случае все его планы оказались бы невыполнимыми, поскольку полковник непременно задействовал бы Алекса для собственных целей. Собственно говоря, профессору было мало дела до этого галобионта. Алекс нужен был ему лишь для того, чтобы охранять Любовь. Первоначально Степанов связывал с этим галобионтом определенные замыслы, но в свете последних событий, когда всей его работе угражало вылететь в тартарары, профессор сосредоточил все свое внимание только на Любови. В ней одной теперь заключался смысл его существования. Он не мог допустить, чтобы с ней что-нибудь случилось. И тем более не мог представить себе, чтобы о ее существовании прознал Дзержинец. Степанов представлял себе, чем это может быть чревато. Если бы полковник узнал, что курируемый им профессор затеял собственную игру, этот «бунт на корабле» мог закончиться неминуемым уничтожением заартачившегося вдруг раба.
Никогда еще Степанов не испытывал такой яростной ненависти к Дзержинцу. Глядя на этого человека, с необычайным хладнокровием встретившего постигшую Базу катастрофу, профессор готов был наброситься на полковника с кулаками. И Степанов сделал бы это, будь он уверен в своих силах. От Дзержинца не укрылось нечто новое, появившееся в профессоре, в душе которого он читал, словно в открытой книге.
– Антон Николаевич, – с нажимом проговорил полковник, – что с вами?
– И вы еще спрашиваете? – хмыкнул Степанов, его обычно бесцветные невыразительные глаза загорелись лихорадочным блеском. – Все погибло! Вы понимаете, все погибло!
– Не стоит драматизировать, Антон Николаевич, – успокаивающе произнес Дзержинец, – главное, что нам сейчас следует делать, это консолидировать все свои усилия, не то, чтобы справиться с нашими врагами. После этого мы сможем восстановить все в прежнем объеме. Если мы справимся с теми, кто помешал ходу нашей работы, у нас будет гораздо больше возможностей, чтобы успешно продолжить ее впоследствии.
Степанов безвольно пожал плечами.
– Вы думаете, все так просто, полковник, – бросил он, отворачиваясь. – Вы не допускаете мысли, что я мог устать? Я ведь всего-навсего человек. Понимаю, вы привыкли относиться ко мне как к машине, призванной воплощать в жизнь все ваши замыслы. Я, словно джин из бутылки, исполняю ваши малейшие прихоти, при этом вы никогда не утруждались тем, чтобы подумать о моих личных желаниях.
– Вы заропортовались, уважаемый Антон Николаевич, – ледяным тоном прервал профессора Дзержинец, – не знаю, что тут у вас происходило в последнее время, но вижу, что ваши нервишки совсем расшатались. Я было думал, что этим страдает только ваш ассистент, но оказывается, и вы страдаете от того же самого.
– Ассистент? – непонимающе переспросил Степанов. – А-а, вы имеете ввиду Михаила Анатольевича?
– Да, я имею ввиду именно его. Что-то вы как-то быстро позабыли о своем верном помощнике, – заметил Дзержинец.
– У меня слишком много других хлопот, чтобы задумываться о том, что меня не особенно интересует.
– Что случилось, Антон Николаевич? – поинтересовался полковник, приблизившись к Степанову. – Какая черная кошка между вами пробежала?
– Не понимаю, о чем вы, – холодно ответил профессор. – И вообще, неужели у нас с вами нет других тем для обсуждения? Не кажется ли вам, что нам стоит поговорить о том, что делать дальше, а не о Тихомирове?
– А вы не предполагаете, что именно он, ваш ассистент, стал причиной всех наших неприятностей?
– То есть?
– У вас никогда не возникало подозрений, что Тихомиров намеревался выдать меня и вас?
– Выдать?
– Что вы хлопаете глазами, точно сова? – раздраженно произнес Дзержинец. – Вы хотите сказать, что не замечали ничего странного в поведении вашего ассистента?
– Я уже говорил вам, что мне было не до него, – отозвался обозленный Степанов.
Но бегающий взгляд и красные пятна на лице явственно доказывали, что Антон Николаевич чувствует себя не таким уж и не виноватым.
– Что вы с ним сделали? – вкрадчиво поинтересовался полковник, буравя собеседника пронизывающим взглядом холодных глаз.
– Я? Сделал? – Степанов запинался и начал пятиться. – Я вас не понимаю…
– Не лгите! – Дзержинец сжал запястье профессора, заставляя того шагнуть вперед. – Я говорил с Тихомировым перед его отъездом, он был очень недоволен вами.
– В таком случае вы могли бы и сами догадаться, что с ним не все в порядке.
– Я видел это, но приписал все усталости. Между вами должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, если преданный вам человек решился на такое страшное предательство. При этом, – продолжал полковник, чуть повысив голос, чтобы не дать профессору возможности вставить слово, – он сознавал, что идет на верную гибель. Понимаете теперь, до какой степени отчаяния вы довели этого человека?