Галобионты

Беляев Иван

Степанова несколько коробило то, что о его существовании очень быстро забыли. Он имел возможность отслеживать события в мире по радио и телевидению, а с появлением Интернета, недостатка в информации не ощущалось абсолютно. Если в первое время кое-где в научных изданиях еще проскальзывали упоминания его имени и исследований, которые он производил, то уже через год или два о Степанове полностью забыли. Родители Антона Николаевича умерли еще в конце семидесятых, родственников, достаточно близких, чтобы поддерживать с ними отношения, у него не было. Как с горечью констатировал Степанов, у страны было слишком много забот и без ученого, подававшего когда-то большие надежды и вдруг канувшего в небытие, из которого никто не собирался его извлекать. Сей печальный факт, разумеется, не улучшил его восприятие людей.

Впервые Степанов оказался на вольных просторах спустя ровно пять лет после своего заточения. На первых порах Антону Николаевичу нисколько не хотелось выйти наружу. Он наслаждался практически полной изоляцией от всего мира, чувствуя, как его истерзанная душа мало-помалу находит успокоение. На исходе четвертого года Степанов ощутил вдруг острое желание побывать где-нибудь в лесу, среди вековых деревьев, втянуть ноздрями запах свежей листвы, услышать пение птиц. По людям же Антон Николаевич не тосковал вовсе. Ему достаточно было общества Тихомирова. Степанов по-прежнему испытывал презрение к человечеству, все более утверждаясь в мысли, что ни один из его представителей не достоин уважения. Очевидно его постоянный куратор заметил эту перемену в настроении Степанова. Майор сам предложил Антону Николаевичу съездить в „отпуск“.

– Мне думается, что это пойдет вам на пользу, – сказал он.

– Вы считаете, что я заслужил такую награду? – в своей обычной саркастической манере отвечал Степанов.

– Я уверен в этом, Антон Николаевич, напрасно вы иронизируете. Я ведь говорил вам еще при заключении нашего договора, что вам будет предоставляться такая возможность.

– Как же как же, помню, – произнес Степанов с ехидцей, – вы еще заметили, что это будет только в том случае, если я оправдаю ваше доверие. Таким образом, ваше предложение можно считать своего рода поощрением, не так ли?

– Возможно, – неопределенно бросил майор, – а впрочем, если я ошибся и у вас нет желания покидать Базу, насильно выгонять вас отсюда.

– Я не отказался бы побывать где-нибудь на лоне природы. Знаете, этот морской пейзаж, при всей его привлекательности, успел мне немного приесться за эти годы.

– Вот и прекрасно, Антон Николаевич, будем считать, что мы договорились. Позднее можно отправить в отпуск и вашего ассистента. Думается, он будет рад такой возможности.

Степанов пожал плечами: его мало интересовали желания Тихомирова.

С тех пор профессор и его помощник регулярно отправлялись на поверхность. Хотя майор не говорил об этом прямым текстом, Степанов прекрасно знал, что люди из Безопасности следят за каждым их шагом. Сначала это несколько напрягало Антона Николаевича, но уже ко времени третьей поездки он приучил себя не думать о том, что за ним постоянно наблюдают какие-то люди.

Путешествия на сушу приносили Степанову неоднозначные ощущения. Тут была и радость, граничащая с эйфорией, но в то же время и сознание того, чего он лишен в жизни, благодаря людям, которые отравляли ему существование и в конце концов заставили его уйти в добровольное отшельничество.

И вот теперь, по прошествии двух десятков лет, Степанов мог смело сказать, что эти годы, проведенные вдали от мира, без наслаждений простыми человеческими радостями, не прошли зря. Он подошел к крайней черте, за которую никогда не осмеливался заглянуть. И в этот момент кульминации всей его многолетней деятельности, Степанов понял вдруг, что для человека ничего нет страшнее, чем осуществление его самой заветной мечты.

Профессор еще не знал о предательстве своего ассистента. Однако, если бы ему об этом сообщили, он скорее всего не особенно бы удивился.

Мысли Антона Николаевича постепенно приходили в порядок. Впервые позволив себе так глубоко погрузиться в пучину памяти, Степанов почувствовал облегчение. Ему показалось, что он готов хладнокровно встретить то, что его ожидало.

– Ну что, мой друг, – профессор поднял голову и взглянул на Геракла просветленным взглядом, – как у нас идут дела?

– Все нормально, Хозяин, – с готовностью ответил Геракл.

– Подача кислорода все еще идет через жабры?

– Нет, Хозяин, уже через легкие.

Степанов подскочил в своем кресле.

– Уже? – выдохнул он, вскакивая и приближаясь к гебуртационной камере. – Так быстро?

– Два часа прошло, Хозяин, – отозвался Геракл, посторонившись, чтобы пропустить профессора к возвышению, где стояла камера с женщиной.

– Два часа? – повторил изумленный профессор.

Геракл коротко кивнул и занял место у пульта.

– Нужно подготовить приборы для введения биогемного элемента. Ты сможешь сам этим заняться – я потом проверю, – сказал Степанов, вплотную подходя к гебуртационной камере.

– Хорошо, Хозяин, – произнес Геракл.

В этот момент раздался звонок.

– Черт возьми, – Степанов заскрежетал зубами от досады, – кому понадобилось беспокоить нас в такой момент…

– Это полковник, Хозяин, – сказал Геракл, – у него для вас срочное сообщение.

– Скажи ему, что я не могу сейчас подойти к телефону, скажи, что у нас началась адвентация…

– Хозяин, это срочно, – не терпящим возражений тоном заявил Геракл, понявший, по голосу полковника, что дело серьезное.

– Да! – гаркнул взбешенный Степанов в трубку.

– Антон Николаевич! – голос полковника звучал непривычно громко, в нем проскальзывали несвойственные этому невозмутимому человеку нотки волнения.

– Слушаю вас, – произнес Степанов на тон ниже.

– Приказываю вам немедленно заморозить все работы и подготовить Базу к эвакуации.

– Что?! – профессор не верил собственным ушам.

– Заморозьте адвентацию, – повторил полковник.

– Но я не могу, через считанные минуты процесс будет завершен и мы должны будем начать …