Галобионты
Шрифт:
– Так в чем же тогда дело? – воскликнула Любовь. – Почему ты не соглашаешься со мной?
– Я скажу тебе почему.
– Можешь не говорить! – Любовь еле сдерживалась, чтобы не залиться слезами. – Я все понимаю! Ты просто не любишь меня. Ты не хочешь променять другую жизнь на жизнь со мной.
Алекс отреагировал на эти слова совсем не так, как ожидала девушка. Он привлек Любовь к себе, причем ему пришлось для этого преодолеть ее сопротивление, и произнес с ласковым смехом:
– Ты точно такая же, как и все женщины.
– Что?
– Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но я точно знаю, что большинство женщин имеет
– Так значит, ты меня еще и презираешь? – с обидой произнесла Любовь.
– Я люблю тебя, очень люблю. И ты знаешь об этом так же как и я сам. Я готов отдать ради тебя всю жизнь. Если бы не ты, меня ничего не удерживало бы здесь. Ты самое дорогое, что у меня есть. Любовь к тебе – единственное, что имеет для меня значение в моей жизни. Наверное, поэтому я не хочу поступать так, как ты предлагаешь.
– Я не понимаю тебя, – сказала Любовь, пытаясь высвободиться из объятий Алекса.
– Вспомни, родная, – заговорил он с убежденностью, лишающей девушку желания сопротивляться, – вспомни, какой вопрос занимал тебя больше всего.
Любовь молчала.
– Вспомни тот день, когда мы взбирались на вершину горы, – продолжал Алекс, – что ты тогда говорила, о чем спрашивала?
– К чему ты это говоришь мне?
– Ты спросила: «Кто мы?», а я не смог тебе ответить. Этот вопрос мучает меня с той минуты, как я оказался в окружении белых стен, увидел тех двоих людей и тебя. У меня нет прошлого. Нет будущего. Есть только настоящее. И есть стойкое неистребимое ощущение, что это неправильно, что это не должно быть так. Я вправе знать, кем являюсь, кто меня создал и для чего.
– Может быть, мы смогли бы догадаться об этом сами.
– Ты сама не веришь в то, что говоришь, – ответил Алекс.
– Наверное, – с вызовом ответила Любовь, – но меня не совсем не угнетает. Мне достаточно того, что у меня есть ты и мы любим друг друга. Я счастлива этим сознанием, ничего другого я не хочу.
– Неправда, – мягко ответил Алекс, – одного этого недостаточно ни тебе, ни мне. Только представь себе такую жизнь в постоянной неопределенности. Мы знаем так много всего, и не знаем элементарного. Для меня это страшно. Страшнее, чем смерть.
– И ты надеешься, что когда-нибудь отыщешь ответы на все вопросы?
– Во всяком случае, я постараюсь найти ответы, потому что знаю: без этого не смогу жить…
Они еще долго говорили. Любовь продолжала настаивать на своем, но даже не пыталась скрыть того, что делает это только из упрямства. Горше всего для девушки было то, что она не могла не признать правоты Алекса.
Уже совсем рассвело. На низком небе тропиков не было ни единого облачка. Солнце припекало немилосердно.
– Давай окунемся, – предложила Любовь, прервав Алекса на полуслове, – я хочу освежиться.
По сложившемуся у них обыкновению, Алекс и Любовь взялись за руки и пошли по песчаному пляжу. Море перед ними искрилось мириадами разноцветных бликов, оно звало и манило к себе.
Как и во всякий раз перед погружением оба они испытывали непередаваемое ощущение приятного подъема в каждой клеточке своих тел, чем-то или кем-то предназначенных для обитания в морских глубинах.
Геракл был в пути уже третьи сутки. Большую часть расстояния от Санкт-Петербурга он преодолел на самолете. Для того, чтобы добыть деньги и необходимые документы, ему пришлось умертвить нескольких человек. Дольше всего Геракл выбирал жертву, имеющую сходство с ним самим. Таковая обнаружилась в туалете аэропорта. Мужчина с квадратной челюстью и крупными чертами лица несколько не соответствовал Гераклу по росту и ширине торса, но на счастье, в документах эти данные не указываются. В сутолоке, вечно царящей в здании международного аэропорта, мало кто обратил внимание на двух людей, в обнимку прошагавших к выходу. Выведя чуть живого мужчину, Геракл отвел его в укромный уголок позади здания. Там он и спрятал мертвое тело, поместив его в один из мусорных баков.
Путешествие по воздуху произвело на Геракла самое неблагоприятное впечатление. Впервые в жизни он испытал чувство, похожее на панику. Ощущение полета в тесном замкнутом пространстве, когда над тобой не видно ничего, кроме облаков, показалось ему убийственно неприятным. Это было не столько физическое, сколько психологическое ощущение. Гераклу пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выказать своих страхов. К концу полета он решил, что в дальнейшем будет пользоваться услугами воздушного транспорта лишь в тех случаях, когда в этом возникнет крайняя необходимость.
Хотя и в этот раз он летел самолетом только потому, что получил от Хозяина приказ как можно скорее прибыть на остров, где находятся галобионты пятой серии, и вызвать их к профессору. Геракл бросился исполнять поручение с каким-то мрачным остервенением. Это помогло ему хоть на время выбросить из головы воспоминания о Елене. В непривычной гнетущей обстановке самолета его мысли путались, не концентрируясь ни на чем конкретном. К середине полета Геракла сморила тяжелая дремота. И вновь вернулся образ Елены, ее худощавое белое тело в мохнатых объятиях незнакомого мужчины. Сизый дым, в клубах которого с трудом можно было разглядеть выражение испуганного и растерянного лица женщины. Ее сиплый голос, неловкие движения, когда она с лихорадочной поспешностью пыталась натянуть на себя куцее коричневое одеяло. И во сне Елена вызывала в Геракле ту же ненависть, что наяву. Он так же стиснул до скрежета зубы, и сжал кулаки, борясь с обуревавшим его желанием обагрить ее кровью облезлые стены нищенской комнаты.
И снова возник вопрос: почему он не сделал этого? Почему развернулся и торопливо выскочил из того омерзительного жилища, где обитала женщина, занимавшая его мысли? Если это был только лишь Закон Целесообразности, то почему тогда Геракл убивал других людей, тех, от кого ему нужны были деньги, документы, автомобиль и прочие средства для достижения его целей? Он отдавал себе отчет, что при желании мог бы обойтись без умерщвления людей, которые не сделали ему ничего плохого. Но еще явственнее Геракл понимал другое: если раньше он убивал, повинуясь священному Закону Целесообразности, не испытывая при этом никаких эмоций, то теперь убийство доставляло ему ощущение, близкое к наслаждению. Презрение к роду человеческому, зароненное в Геракле Хозяином, после истории с Еленой оформилось в чувство гадливости и желания раздавить каждого встречного человека, как мерзкое насекомое. Целесообразностью здесь и не пахло. Геракл был слишком умен, чтобы не осознавать этого. Он вынужден был признаться себе, что находит своеобразное удовольствие в убийстве. И чем больше людей пополняет список его жертв, тем острее становится это чувство.