Гамбит смерти
Шрифт:
Жужжание стало громче, грознее. А как укусит шмелюга?
Я повернул голову и едва успел отскочить в траву, освобождая путь. Потому, что летел не шмель. Не сработай мозг в режиме пережога - лежать мне пронзенным изделием предприятия "Стрелец", арбалетной стрелой штучной работы.
Окна дома смотрели отрешенно, мертво; часть их открыта. Лето, жара. Стрелять могли из музея. Чучело понадобилось? "Денисов П.И., сто семьдесят четыре сантиметра (в обуви), шестьдесят шесть килограммов, кулинар,
Нет уж. Когда умирать - дело мое и болезни. Третьих лиц просят не беспокоиться.
Я не озаботился поиском стрелы. Улетела - и прощай. Пугало иное - внутри заворчала, пробуждаясь, тупая, бессмысленная ярость. Полегче, полегче. Я проглотил капсулу давудина, добавил пару таблеток элениума. Зубы стучали, словно не на солнцепеке я, а в леднике-кадаверной.
Альба Регия готовилась распустить новый бутон. Я вернулся на дорожку, потащился к выходу.
Погулял, примерился к раю. Меня обгоняли другие экскурсанты.
– О, Питер, где вы потерялись?
– Элен коснулась моей руки.
– Здесь так чудесно, спокойно, я отдыхаю душей. Вы идете в тир?
– Уже был, в некотором роде, - хватило сил пробормотать.
– Вы совсем раскисли.
– Перегрелся на солнце.
– Это опасно. Солнечный удар - плохо. Идемте в тень.
Превосходный совет. Держаться в тени, не высовываться, не возникать, и, может быть, все образуется. Кого это я так интересую? То задавить хотят, то подстрелить, не соскучишься. И ведь веду себя смирно, разве что выиграл несколько партий, но из-за этого не убивают. Или убивают? Кому я нужен, право. А, получается, нужен. Вот и мисс Маклин принимает участие. Так говорит паранойя.
Тень ли действовала благотворно, лекарство ли, но, когда я забрался в раскаленный автобус, уныние испарилось, напротив, поднял голову давно забытый энтузиазм, и мы даже продолжили беглое знакомство с холодными закусками атаманского стола.
– Знаете, Питер, я поговорю с одним человеком дома, в Лондоне. Он связан с издательством, и, если заинтересуется, вы сможете написать и опубликовать книгу. Поваренная литература всегда распродается, можно хорошо заработать.
– Стоит ли беспокоиться?
– Какое беспокойство, сегодня я позвоню. Лучше, если вы будете рядом. Зайдите ко мне вечером, часов в восемь, ладно?
– Зайти к вам?
– Да, из номера можно поговорить по телефону. Я остановилась в гостинице "Брно", десятый этаж, номер тысяча семнадцатый.
– Ладно.
Год назад я бы визжал от восторга. Опубликовать книгу, получить гонорар - фунтик фунтов стерлингов, о, радость, о, счастье! Поздно. У меня уже есть одна книжица.
Автобус замедлил ход. Оказывается, мы успели вернуться в город, и водитель притормозил у гостиницы.
– До вечера, Питер!
–
– Всего вам доброго, - попрощалась экскурсовод, высаживая остаток экспедиции у шахматного клуба. И за это пожелание простил я ей и словоохотливость, и жару, и свое настроение, и свои печали. Доброго - и побольше!
6
"Шалишь, брат, шалишь! Ни на что ты, шаромыжник, не годишься, старый скукоженный шампиньон, как ни прихорашивайся," - шипела, издеваясь, электробритва "Харьков", изделие времен дружбы народов.
Горько слышать правду о себе, но я терпел, не торопился, и был вознагражден - бархатистость щек вышла необыкновенной. Никакого одеколона, хватит и водички. Я суетился, прихорашивался, цеплял и сбрасывал со стола всякую дребедень, а потревоженный китайский болванчик укоризненно качал головой:
– Э, батенька, опомнись. Полно школьничать!
– но я не внимал увещеваниям.
Будильник зазвенел пронзительно, отрезвляюще. Я завел его, думая соснуть, но так и не прилег, все хлопотал, хлопотал.
Мартовский заяц в июле. Пора остепениться и думать о вечном, а я скачу да прыгаю.
Задор, глупый юношеский задор обернулся тоской. Отбой. Сейчас лягу в кровать, попытаюсь свернуться калачиком, колени к подбородку, и уйти в дальнее плавание по волнам меланхолии в поисках острова Буяна.
Я шагнул к кровати. Ладья Харона, рокировка через Стикс. И все труднее найти повод для возвращения. Чего ради? Корни подрублены, листья опали. Скрипеть на ветру, дожидаясь бури, когда не стыдно будет рухнуть или переломиться, явив на обозрение трухлявую рассыпчатую сердцевину?
А хоть и скрипеть! Вволю, до зубовного свербежа, до замирания сердца, не слыша ритмичных ударов, семьдесят восемь в минуту, растворяющих бытие в сладкое ничто.
Пользуясь душевным разладом, я устремился на улицу. Развеюсь, разойдусь, уцеплюсь за действительность.
В двери провернулся ключ. Хозяйка воротилась, живая душа.
– Уходите, Петр Иванович?
– Нужда гонит. Неигровой день, а хлопотливый - везде поспей, за всем догляди...
Из авоськи, поставленной на пол, выкатилось яблоко, желтое, с красными клиньями меридианов, и нехотя легло под низкую скамеечку. Я подал его Зое Федоровне.
– Спасибо, это я вам принесла, сейчас вымою, - она скользнула мимо меня.
– Поздно вернетесь?
– Как получится. Малый гроссмейстерский совет, то да се...
– пришлось соврать для поддержки авторитета.