Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Как чудесно начался день! Сказочно прекрасные часы тянулись долго.
В полдень она побила его, уверяя, будто он недостаточно нежен, мол, с принцессами так не обращаются. Он извинился, на все своя наука! Но скоро она его простила и была благожелательна, человечна и искренна, не проявляла ни малейшей аристократической спеси. Посему наш добрый Готфрид решил, что не след ему скрываться под чужим именем и начинать с обмана столь счастливо возникшую связь; он попросил разрешения раскрыть одну тайну. И взял с принцессы клятву никому ее не поверять, даже своему гофмейстеру.
Клятву
Итак, он не рыцарь Жофи де Блэ. Тот не захотел показаться при дворе принцессы, которую ославили как древнюю старуху. Он же всего-навсего Готфрид, жонглер Жофи.
Она:
«И у тебя хватило храбрости явиться сюда? Ты не веришь в эту глупую сказку?»
Он:
«Нет, не верю».
Она радостно обняла его, такого удалого и умного. Потом, задумавшись, села на ковер и взглянула на Готфрида снизу вверх.
«Кто же вам наплел про принцессу — древнюю старуху?»
Готфрид поколебался секунду. Но раз он открыл часть правды, то почему бы не открыть и другую часть?
«Отец Жофи».
«Так, так, — сказала она, не вставая с ковра, — наверняка он человек умный. И стало быть, все знает».
«Но ведь ты молода, принцесса». А сам подумал: вот сейчас она откроет, как стала молодой. Готфрид боялся услышать всякие кровавые подробности. Пусть уж лучше утаит их.
Но тут она медленно произнесла:
«Конечно, я молода. Но ведь я такая же принцесса, как ты — Жофи».
Он вскочил с кровати. Она сделала попытку удрать. Остановилась у дверей, сказала: «Ну что, съел?» Тогда он опять бросился на постель и спросил деловым тоном:
«Скажи, пожалуйста, где мои вещи?»
Приплясывая, она снова приблизилась к нему, обняла за шею и вдруг выбежала из комнаты. Какие милашки эти одалиски! Ему принцесса ни к чему. Он готов удовольствоваться одалиской.
К удивлению Готфрида, на следующее утро после того, как его угостили роскошным завтраком, одалиска пришла опять и ублажала его так же, как и накануне. Он уже подумывал, не пригласить ли свою новую знакомую на постоялый двор и не подготовить ли все для отъезда в Европу. Одалиска сидела у него на коленях, покачиваясь из стороны в сторону, и время от времени украдкой поглядывала на него так, что сердце у Готфрида замирало.
«Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой?»
Он без колебаний:
«Да».
Она:
«Это невозможно, любимый. Из-за принцессы».
«О, боже!»
«Принцесса тебе еще предстоит. Она главное блюдо. Я всего лишь hors d'oeuvre [7] ».
«Передай ей: я ем только hors d'oeuvre, врач прописал мне принимать hors d’oeuvre три раза в день»
Она соскочила с его колен, изменила тон, высокомерно взглянула на него.
«Друг мой, ты все видишь в превратном свете. К принцессе не позволят приблизиться ни одному человеку, о котором не было бы известно, что он ее беззаветно любит».
7
Закуска (фр.)
«Но ведь я… я же ее никогда не воспевал».
«Советую
И тут неотесанный Готфрид взорвался:
«Знаешь, Зулейка, даже Жофи, рыцарь и знаменитый трубадур, и тот не воспевал принцессу».
«Как это?»
«Я хочу сказать, такую принцессу».
«Подумаешь, дорогой мой. Разве это аргумент? Весь смак его ухаживания как раз и был в том, что он добивался никому не ведомой незнакомки, дамы, которой, может, и вовсе не существовало. Вот в чем высшая поэзия, вот где доступная смертному вершина любовного чувства. Как прекрасно любить совершенно абстрактно, беспредметно! Впрочем, я перестала восхищаться Жофи после того, как ты мне доверился: сперва поднимает шум на весь мир, а потом посылает вместо себя другого».
«Я сам предложил свои услуги», — пробормотал Готфрид. Он попал впросак.
Одалиска направилась к дверям. Готфрид спросил, что его ждет.
«Терпение, друг мой».
Готфрид задумал было улизнуть, если в ближайшие день-два ничего не произойдет. Но потом вспомнил Жофи, своего господина, вспомнил, что обещал товарищам, которые встречались с ним тайком во дворе замка и которых он держал в курсе дела. Нет, бежать было невозможно уже потому, что бегство раскрыло бы их обман и навлекло бы позор на Жофи.
И Готфрид мешкал так долго, что его отвели к принцессе.
Вот он стоит в полутемном, благоухающем мускусом зале перед широким креслом, на котором водружено закутанное во что-то существо, возможно, человек. Готфрида совершенно не волнует вопрос, кто или что перед ним. Ведь он не археолог.
Наверху, где полагается быть голове, горят две красные точки — глаза. Готфрид удивился: неужели у человека могут быть такие глаза? Нечто подобное встречается у животных, а еще чаще у рыб. Ресницы у существа редкие и белые. Постепенно Готфрид разглядел и лицо, словно бы обтянутое пергаментом и раскрашенное в желтый и красный цвета. Рассматривая эти детали, он подумал: перед ним, возможно, деревянная скульптура.
На подбородке у существа торчали пучки белых волос. Рта на лице, казалось, не было. Ничего удивительного, сказал себе Готфрид, в таком состоянии человек уже не может больше есть.
За подбородком начиналась яркая, как у одалисок, одежда, широкие шальвары. На голову скульптуре намотали белый тюрбан, скрепленный спереди рубиновым аграфом.
Глаза на неподвижной, маленькой, словно кукольной маске мигали. Время от времени одна из придворных дам склонялась над маской и утирала слезу.
Вот с кем шпильман Готфрид оказался лицом к лицу. Он, стало быть, достиг той вожделенной цели, к какой стремился Жофи.
За ним внесли лютню. Дали ему в руки. И попросили исполнить в честь принцессы песню, но на сей раз всего одну-единственную.
Он с удовольствием запел. Это придало ему мужества. Он собрался с духом.
Но тут маска кивком велела ему приблизиться.
Он не подошел.
Не мог.
Опять ударил по струнам и, не ожидая приглашения, запел. Почувствовал себя в своей тарелке и зарычал уже без всякого музыкального сопровождения.