Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Дёблин Альфред

Кэтлин сказала, что Микеланджело был всего лишь исключением из общего правила. (Она казалась очень растерянной, но никто не пришел к ней на помощь.)

А Элис думала: ты хочешь уподобиться великому итальянцу. Не старайся быть лучше, чем ты есть на самом деле. Ты разбойник. Разбойник, и больше ничего. И ты не знал любви. Не знаешь ее и по сию пору. Любовь не угасла! Твоя любовь не угасла! На старости лет ты стал сентиментальным. Оказывается, ты еще и трус. Эту свою историю ты предназначил для Эдварда. Посмотри — он остался совершенно равнодушен. Интересно, что думает о тебе Эдвард? Неужели его

тронула твоя жутковатая выдумка? Маска с тебя будет сорвана…

В середине мысленного спора с Гордоном под мерный рокот беседы в библиотеке Элис неожиданно полностью отключилась.

Внезапно она увидела… пляшущую Саломею.

Саломея плясала перед царем Иродом, был праздник, день рождения царя. Ироду очень понравилась пляска Саломеи. Он взял себе в жены Иродиаду, жену своего брата Филиппа, мать Саломеи. А Иоанн Креститель сказал: «Не должно тебе иметь ее».

Ах, как плясала Саломея, стройная, смуглая! Кудрявые волосы ее развевались, она развела руки в стороны, придерживая кончиками пальцев покрывало. А потом стала сбрасывать на землю одно покрывало за другим. Почти обнаженная, она кружилась, тело ее трепетало. То изгибалась, то выпрямлялась. Дитя и в то же время девушка! Услада жизни.

Царь глядел на Саломею; ее мать, зрелая женщина, также смотрела на нее, глаза их следили за извивающейся, резвящейся Саломеей. А руки непроизвольно сплетались. Сидя на троне, они приникли устами друг к другу.

В это время земля сотрясалась, но Иоанн Креститель предсказывал грядущее спасение. Он был сыном Захарии. И происходило все это на пятнадцатом году правления императора Тиберия. Понтий Пилат был прокуратором Иудеи, Ирод — тетрархом Галилеи. В ту пору, когда первосвященниками были Анна и Каиафа, глас божий достиг в пустыне ушей Иоанна, и он стал проповедовать «крещение и покаяние для прощения грехов»: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему.

Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими;

И узрит всякая плоть спасение Божие».

Иоанн был заточен в темницу. Глашатая спасения бросили в темницу, а земля сотрясалась, и грех с алыми губами плясал перед Иродом и Иродиадой, обнимающимися на троне…

Элис стряхнула с себя наваждение.

В испуге встала. Что это ей привиделось?

Улыбаясь своей самой обаятельной улыбкой, она вышла на середину комнаты, присоединилась к гостям.

Присутствующие по-прежнему обсуждали стихи Микеланджело. Только Эдвард не принимал участия в разговоре. Он сидел в сторонке, выпрямившись, сидел, как в первые недели после приезда, словно общая беседа его не касалась. Выражение лица у него было столь отсутствующим, что Элис опасалась — не блуждают ли его мысли где-то далеко. Но когда она нежно дотронулась до сына, легонько похлопала его по руке, он взглянул на мать ясным, осмысленным взглядом. И Элис поняла: он думает, взвешивает.

Пока мать стояла рядом с Эдвардом, Кэтлин, пробегая мимо, задержалась, чтобы прочесть на лице Элис ее мысли. Мать тут же обняла дочь, и они, не спеша, двинулись дальше. Так они шли, а у Элис перед глазами снова встала пляшущая Саломея и те двое, что сидели на троне. Она сняла свою руку с плеча дочери.

Кэтлин прошептала:

— Папа

рассказывает такие печальные истории. Хорошо бы перевести разговор на более веселые темы. Тебе ничего не приходит в голову?

Мать задумалась, и в ту же минуту Кэтлин побежала в угол, где стоял радиоприемник; сперва все услышали громкие аплодисменты и взглянули на Кэтлин, крутившую ручки настройки; и тут, заглушая слова диктора, зазвучала красивая мелодия — вальс. Кэтлин уменьшила громкость, музыка стала тише; с детской улыбкой девушка оставила ручки радиоприемника, как бы приглашая общество прислушаться к звукам вальса.

Элис опять обносила гостей пирожными и ликерами. Вот она очутилась перед лордом Креншоу, который, совсем как встарь, принял горделивую позу; он взглянул на жену так, словно ничего не случилось. Элис, разозлившись, уже хотела было отойти. Но Гордон подозвал ее к себе. Она повернула голову, бросила:

— Тебе нельзя есть сладкое.

Однако Гордон схватил пирожное и со смехом откусил кусочек. Жуя, он спрягал:

— Я не буду есть, ты не будешь есть, он не будет есть.

Джеймс попытался успокоить сестру:

— Считай это наградой за его историю о Микеланджело.

Гордон лихо махнул рукой Элис, и та еще раз увидела, как блеснул его золотой браслет; быстрыми шагами она пошла прочь… Ты и Микеланджело. Ты чудовище, вепрь. И сам это сознаешь. Понял, что я должна загнать тебя и уничтожить. А как ты меня обесславил, совратитель…

Кое-кто из гостей все еще вспоминал рассказ о Микеланджело. Рассказ навевал холод и совсем не подходил Гордону Эллисону. Два господина, уединившись в уголке, обменивались мнениями. Железнодорожник сказал:

— С тех пор как Эдвард пошел на поправку, Гордон совсем переменился. Когда Эдвард лежал и не мог пошевелиться, в доме был порядок, как и раньше. Сейчас парень перебаламутил всю семью. Тут уж меня не проведешь. Но разве это скажешь вслух? Конечно, не скажешь; ведь он болен, к тому же еще инвалид войны; тем не менее, как ни верти, Эдвард пользуется своим положением, не знает меры.

Судья:

— И госпожа Эллисон теперь на себя не похожа.

— А Кэтлин? Наша храбрая девочка! Вы видели, как она кинулась включать радио? Не могла вынести гнетущую атмосферу. Единственный, кого это устраивает — Эдвард. Взгляните, как он сидит, скрестив руки на груди; не соизволил произнести ни слова. Вы же знаете, этот мальчик никогда не вызывал у меня симпатии. С детства он держался особняком, его с трудом можно было вовлечь в разговор, подбить на игру.

Оба господина посмотрели на Эдварда. Судья сказал:

— Он корчит из себя прокурора, присутствующего на допросе. Разве я не прав? Иногда мне кажется, что этот бывший солдат подвергает допросу всех нас, гражданских лиц; мы должны оправдываться перед ним за его ранение.

Железнодорожник толкнул соседа в бок и рассмеялся.

— Теперь вы поняли, почему Гордон заговорил о любви? В чем здесь загвоздка? Это его ответ парню, хороший ответ. Эдварду не хватает именно любви, да, не хватает. Гордон прямо-таки вымучивал свою историю. Рассказ о Микеланджело — кошмарный. Надо же было его выкопать. Сразу видно, что у Гордона кошки на сердце скребут. Он возражал громко, при всем честном народе. Мне его жаль.