Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Феодора исчезла. Феодора умерла.
Даже не умерла, а продолжала жить… почти в том же обличье, но другая; она жила вместе с Титом, которого, как ей стало ясно, любила и даже ревновала. Многие женщины висли на нем, добивались его. Кто умел быть столь обворожительным, как он, столь неотразимым? Раньше Титом восхищались другие женщины, теперь и Феодора чувствовала — перед ним нельзя устоять. В разговорах с ним она сетовала на это. Она настолько подпала под его влияние, что не скрывала своих чувств. Феодора бросалась ему на шею. А он, довольный, только потягивался.
«Ты была глупенькой, наивной девчонкой; ничего не смыслила ни в себе, ни в жизни. Я открыл тебе глаза».
«Ты мой учитель, — соглашалась она со вздохом. —
Феодора расцвела. Родители, глядя на свою дочь, радовались. Они говорили друг другу:
«Она стала настоящей женщиной. У нее будет ребенок. Какой счастливый брак!»
В ту пору Филипп жил через несколько улиц от Феодоры. Он поселился у одного арабского мастера, которого знавал в былые времена. Три года и несколько месяцев Филиппа держали в рабстве неверные в Карфагене. Наконец он бежал, и ему удалось вернуться в Александрию. Там он стал наводить справки; Филиппа не узнали. Он постарел; кроме того, от его первого неудавшегося побега у него остался глубокий красный шрам, который шел через все лицо: через щеку, рот, подбородок. В гавани ему сказали, что Филипп, о котором он спрашивает, несколько лет назад погиб вместе со своим судном. А имущество его досталось Титу, поскольку вдова Филиппа вышла за него замуж.
Узнав все это, Филипп поселился неподалеку от гавани. Он, как сказано, разыскал темнолицего строителя лодок, старика, который принял в нем участие; на мастера можно было положиться — уж он-то ничего не разболтает.
Теперь Филипп часто видел Феодору, свою жену, — ее обычно проносили мимо на паланкине рядом с Титом. С первого взгляда Филипп определил, что произошло: Феодора и впрямь стала женой Тита. В его отсутствие весь мир переменился.
Долго Филипп размышлял над этим. Он работал у лодочника, и по нему ничего не было заметно. Только его частенько тянуло побродить вокруг прежнего дома. Филипп хотел удостовериться, что он действительно мертв и что за эти три года, всего лишь за три года, все забыли его, человека благочестивого, творившего добро. Жизнь шла своим чередом, дело его процветало, процветала и Феодора, которую часто проносили по улицам — то была разодетая, раздобревшая матрона с внешностью Феодоры. Ее подменили, околдовали. Ведь он знал свою Феодору. Она противилась тому, чтобы стать его женой, а теперь она превратилась в сытое чувственное животное с распутными глазами, обведенными черными кругами.
Вот носильщики с паланкином в третий раз пробежали по узкой улочке, где была мастерская темнолицего лодочника и где Филипп стучал молотком, сидя перед дверями. Прошло несколько секунд, и только тут в голове у Феодоры пронеслось: «Это — Филипп!» Она испугалась и, хотя была не уверена в своей правоте, приказала повернуть обратно. Однако в переулке уже никого не было. Дом она не запомнила. Наверное, ей все померещилось.
Но мысль об этой встрече не покидала ее. Феодора так изменилась, что единственное чувство, которое вызывало в ней напоминание о Филиппе, был неприкрытый страх: она боялась, что он появится и помешает ее новой жизни.
Она рассказала все мужу. Тит высмеял ее. Но Феодора увидала Филиппа еще раз; Филипп не мог удержаться от того, чтобы не обойти вокруг своего прежнего дома. Феодора заприметила бедняка со впалыми щеками и с перекошенным из-за перерезавшего губы ужасного шрама ртом. Но все равно это был Филипп, это было его лицо, глаза, походка. Ей стало сильно не по себе. В это время она сидела в паланкине вместе с матерью. Посреди разговора Феодора замолчала. Теперь, когда она поняла, что это и впрямь ее муж, она не стала возвращаться назад. Притворилась, что падает в обморок. Мать тут же приказала повернуть обратно и нести их опять домой, но Феодора воспротивилась: нет, она не хочет домой. Только поздно вечером, после того как за ней зашел Тит, она осмелилась проделать тот же путь.
По дороге она посвятила во все Тита, заклинала его быть настороже: Филипп следит за ней, может быть, он обзавелся сообщниками; наверняка он хочет убить Тита и ее.
Тит посмеялся в ответ. Однако вскоре он понял: Феодора уверена, что не обозналась; шли дни, а она стояла на своем, пребывала в страхе и не осмеливалась выйти из дому; тогда он договорился со своим приятелем, центурионом, в чьем ведении находилась эта часть Александрии; офицер велел прочесать все улицы и переулки, чтобы задержать описанного ему приметного человека. Солдаты центуриона стали расспрашивать всех встречных и довольно скоро напали на след старика лодочника, который, однако, уже раньше кое-что пронюхал. Не отступая от истины, араб заявил, что искомый субъект больше у него не служит. Кстати, этот бедняк — из Туниса, и он собирался на родину.
Но все это не излечило Феодору от страхов. Теперь она не выходила на улицу без вооруженных провожатых, озиралась по сторонам. Ее супруг раздраженно заметил, что она ни о чем другом не думает, кроме как о Филиппе. Она обвила руками его шею:
«Убей его, Тит. Кончай с ним — я только этого и добиваюсь».
Тит поверил ей и послал своих людей, которым Феодора описала внешность Филиппа. Тит посулил им богатую награду, если они доставят этого типа, который покушается на его жизнь. При том он шепнул им, что они могут не церемониться с неизвестным. Он, Тит, обещает им полную безнаказанность.
Но человека со шрамом они не нашли. Зато его нашла Феодора.
Далеко за гаванью у моря, где Феодора считала себя в безопасности от этого призрака, она вдруг увидела Филиппа, он сидел около рыбачьей хижины и чинил сети. Своих провожатых с паланкином Феодора оставила далеко. Когда знатная дама приблизилась к Филиппу, он оторвал взгляд от своей работы.
Первой мыслью Феодоры было позвать на помощь. Но не успела она открыть рот, как передумала. Присутствие Филиппа все изменило: ее словно ударило в самое сердце; Филипп сидел на песке в бедной одежде, поседевший и латал сети. Она почувствовала, что ей надо подойти к нему, встать рядом и что она не в силах произнести ни слова. А когда он повернул к ней свое обезображенное лицо с перекошенным ртом, Феодора громко всхлипнула. Руки у нее повисли как плети. Она заплакала беспомощно, растерянно, безудержно; оплакивала его, себя и судьбу, настигшую их обоих.
Он взял ее за руку и потянул к себе на землю. Берег был безлюден, паланкин остался за дюной. Никто не видел этих двух людей: знатную даму и рыбака, чинившего сети; никто не видел, как дама рыдала, лила горькие-прегорькие слезы, слезы жалости и раскаяния. Да, раскаяния.
Филипп не мог унять ее слезы. Этого он не сумел. Он плакал сам.
Долго они так сидели, не произнося никаких других слов, кроме: «Филипп» и «Феодора». Потом он заметил вдали людей. И подал ей знак. Она вскочила, еле слышно прошептала: «Завтра, в то же время», и побежала к морю, чтобы смыть слезы. Когда провожатые Феодоры подошли ближе, они увидели, что она громко смеется, а по лицу течет морская вода: в отдалении рыбак продолжал чинить сети.
В эту ночь она еще раз отдалась своему супругу Титу, законному и незаконному; молча она попрощалась с ним. В его объятиях она думала; я так и не сумела, Тит, освободить тебя от дьявола. Это было выше моих сил. Страсть нельзя побороть страстью. Меня это погубило, почти погубило. Я разорвала брак с Филиппом, а сегодня разрываю его с тобой, хотя сейчас я обнимаю тебя, прижимаюсь губами к твоим губам, потому что хочу накликать на свою голову беду, хочу сгинуть и не хочу ни малейшего снисхождения. Пусть меня разразит гром. Пусть меня, ту женщину, которая в последний раз целует теперь тебя, умирая от блаженства, растерзают дикие звери в пустыне. О мой дорогой, проклятый, ничего не подозревающий Тит — да спасет тебя всемогущий!