Гангстеры
Шрифт:
Эмиль Нузей сам приехал на место и пришел к такому выводу. Сидя в своей машине, он увидел Жо и Бухезайхе, вышедших из «Марронье» и укативших в «ситроене». Эмиль с трудом сдержался, чтобы не броситься в погоню за ними. Теперь он знает, где находится штаб-квартира знаменитой банды, о которой пишут все газеты.
— Продолжайте наблюдение, — говорит он своим сотрудникам.
Наблюдение дополняется расследованием. Соседи Финкбаймера рассказывают, что клиенты бистро часто играют в шары в глубине сада, освещая площадку фарами автомобилей. В их обществе бывают и очень красивые нарядные женщины, одна из которых неизменно закутывается в голубого песца и носит на руках коккера.
— Это все, что нам удалось узнать, патрон, — докладывает
Нузей не считается с расходами. Неподалеку от бистро он снимает павильон, откуда удобно вести ночное наблюдение. Судебная полиция дает свое согласие. Вооружившись биноклями, полицейские сменяют друг друга на посту. Теперь это вопрос времени. Терпение — один из козырей полиции. Наступит день, когда банда соберется в полном составе. К сожалению, в павильоне нет телефона, чтобы связаться с набережной Орфевр. Чтобы позвонить, полицейские вынуждены идти в соседнее кафе, где они рискуют быть замеченными владельцем или соучастниками Лутреля. Телефонные отчеты имеют место три раза в день: утром, в полдень и вечером. Каждый раз они ограничиваются короткой закодированной фразой: «Эмильенна, мы ничего не поймали».
Последнее время берет Нузея упрямо надвинут на лоб до бровей.
14
Съежившись в машине, везущей меня в Мо, я с трудом подавляю свое дурное настроение. Шесть часов утра: день только начинается, мне холодно, и я чувствую горечь во рту. Я ненавижу рассвет, ненавижу восход солнца. Впереди, рядом с шофером Крокбуа, дремлет Жорж Дюрье. Его черные волосы уложены, словно он едет на бал, руки скрещены, голова покачивается. Рядом со мной курит Гелтель, время от времени его раздирает чахоточный кашель. Мои веки тяжелы, как свинец. Я смертельно хочу спать, я почти не чувствую своего обмякшего тела. Марлиза спит сейчас на пружинистом матраце, положенном прямо на пол спальни в нашей двухкомнатной квартирке, которую я нашел на Монмартре. Ее белокурые волосы рассыпаны по подушке, рука положена под голову, ее стройное тело нежится в тепле постели. Я люблю смотреть на нее, когда она спит. Она кажется такой милой! Когда я впервые встретил ее три года назад в магазине «Прэнтан», куда был нанят сыщиком, у меня перехватило дыхание от ее красоты. Будучи от природы робким, я мог вымолвить только несколько идиотских слов типа: «Вы живете с родителями?» Она согласилась выпить гранатовый сок в кафе «Дюпон Сен-Лазар». Марлиза рассказывала мне о своей работе машинистки, а я ей — о своих мучениях с магазинными ворами. Она была такой же бедной, как и я. Мы решили объединить нашу нищету, не зная, что ноль плюс ноль равняется нулю.
В течение двух лет наша любовь проходила проверку в лачуге в квартале Белльвилля. Когда мы встречались вечером, усталые после рабочего дня, запыхавшиеся от подъема по лестнице на шестой этаж, к нашей мансарде, нужно было действительно испытывать большую нежность, чтобы демонстрировать друг другу те чувства, которые связывают мужчину и женщину. Недавно, во время рутинного расследования, я узнал, что в районе площади Бланш освободилась маленькая двухкомнатная квартирка, сдававшаяся за три тысячи франков в месяц и оборудованная газовой плитой, шумевшей, как дизельный мотор. С бьющимся сердцем я предстал перед домовладельцем, который, узнав, что я полицейский, охотно подписал контракт. Вскоре мы переехали, перевезя в тележке все наши пожитки, уложенные в картонные ящики. После переезда мы с Марлизой каждый вечер работали, как каторжные, пытаясь превратить эту трущобу в райский уголок. Возвращаясь с работы, Марлиза надевала на голову платок и прятала свой стройный стан в робу механика. Я нырял в свои солдатские брюки, затягивал их на талии веревкой. Я заделывал щели, она стирала. Она сдирала старые обои, я штукатурил. Мы молча вкалывали до поздней ночи: глаза у нас были красными и усталыми, лица осунулись. Но результат налицо: комнаты «заиграли», и только раковина сохранила свой затхлый запах, которым она пропиталась с тысяча восемьсот восемидесятого года.
Накануне мы легли спать очень поздно. Высунув язычок, Марлиза полировала двери, а я подвешивал карнизы для штор. В три часа ночи, измотанные, мы наконец улеглись. Я спал глубоким сном, когда в дверь застучали. Я встал, на ощупь взял брюки со стула, натянул их и, пошатываясь, пошел к двери, в которую продолжали колотить.
— Кто там? — спросил я, зевая.
— Комиссар Восемнадцатого округа, инспектор.
Я открыл дверь и взял в руки протянутое полицейское послание.
— Здесь сплошные коридоры. Я постучал в четыре двери, прежде чем вас нашел, — сказал он ворчливо.
Я закрыл дверь. Если мне не поставят телефон, то соседи скоро линчуют меня. Послание было лаконичным: «Машина заедет ровно в пять часов». Пожав плечами, я нырнул под одеяло к Марлизе, что-то пробурчавшей во сне. Я проспал до половины шестого и был разбужен сильными ударами ног в дверь и зычным криком Дюрье:
— Борниш, вы спите или вы едете?
Я запрыгнул в свои брюки и ботинки, натянул сорочку и пиджак. Выпив стакан воды, кубарем скатился с шестого этажа и сел в служебную машину.
— Коллеги в Мо задержали группу преступников. Мы едем за ними, — сообщил мне Дюрье и задремал.
В полицейском отделении находятся трое задержанных в наручниках, пристыженные и взбешенные оттого, что попались. При нашем появлении в глазах самого маленького из них, марсельца, вспыхивает тревожный огонек. Бригадир с явным удовлетворением рассказывает нам в кабинете комиссара, который еще не пришел, о поимке преступников:
— Было одиннадцать часов вечера. Я и двое охранников совершали обход по улицам Нантей-ле-Мо. Вдруг я вижу машину, стоящую перед входом на чулочную фабрику Вердье. Я соскакиваю с велосипеда и подхожу к «ситроену» с работающим мотором и торчащими ключами. Рядом стоят другой «ситроен» и грузовик с потушенными фарами. Я чувствую неладное и прячусь с моими людьми в тени. И что же мы видим?
— И что же вы видите, бригадир? — спрашивает Дюрье, приподнимая веки.
— Сначала ровным счетом ничего. Затем какие-то люди выходят из фабрики, держа в руках обувные коробки, которые они кидают в грузовик. Процедура повторяется несколько раз. Мы вынимаем пистолеты, выбегаем из тени. Я кричу: «Руки вверх! Полиция!» Трое воров подчиняются.
— А остальные? — вежливо спрашивает Гелтель.
— Они убегают. Мы надеваем наручники на троих мошенников, входим на фабрику, освобождаем связанного сторожа и возвращаемся в комиссариат.
Два часа назад мы вернулись на улицу Бассано. Дюрье нервно расхаживает по кабинету Баньеля. Время от времени он останавливается, меряет взглядом Мариуса Машу, стоящего в наручниках посредине комнаты. Сидя за письменным столом, патрон бесстрастно присутствует на допросе. Идуан присел на край стола и свесил ноги. Гелтель, засучив рукава, ждет приказа, чтобы перейти к прямым действиям.
Опустив голову, Мариус упрямо молчит, несмотря на все проклятия Дюрье. Я чувствую себя очень неуютно и виновато, наблюдая за вышедшим из себя Дюрье, за Гелтелем, судорожно сжимающим и разжимающим кулаки. Меня тошнит от предчувствия предстоящей бойни.
— Итак, — повторяет Дюрье, — ты отказываешься называть своих сообщников?
Машу продолжает разглядывать острые носы своих ботинок. Ни один мускул его лица не вздрагивает. Время от времени он быстро сглатывает слюну, что выдает его тревогу. Допрос продолжается уже больше часа. На смену сладким увещеваниям приходят прямые угрозы. Я чувствую, что мы подходили к моменту, когда слова будут заменены действиями, и мне становится жалко марсельца. Гелтель разделает его под орех. Это первый серьезный допрос, на котором я присутствую.