Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
— Ха, ха, ха! — добродушно рассмеялся Ганнеке. — А ведь вы, други, самого лучшего-то и не замечаете: ведь вот мы сколько времени всякие пустяки болтали, а ужин-то, ужин-то наш ведь так-таки нисколько не простыл!
И он со смехом указал на селёдки, на хлеб — и жена, и сын от души стали вторить его весёлому хохоту...
ХХVIII
Неожиданный удар
Отошли праздники,
Вместе с прочими явилась и Елисавета Детмар. Она как раз стояла у мясной лавки и обдумывала, какой бы кусок ей выбрать на жаркое, как вдруг чья-то рука легонько коснулась её плеча. Она быстро обернулась и перепугалась встретив обращённый на неё взор её верного Яна.
— Я не хотел тебя тревожить, прости! — сказал ей добродушный парень. — Я только хотел сказать тебе, что я опять в Любеке и что я не забыл тех добрых, ласковых слов, которые слышал от тебя при отъезде.
Елисавета ничего ему не отвечала. Она стояла, опустив глаза, и Ян с сердечной тревогой смотрел на её бледное личико, ясно выражавшее, что у неё на сердце было нелегко.
— Ты вот собираешься вскоре замуж выходить, — продолжал Ян прерывающимся голосом, — и так как я знал, что твои родители не пригласят меня на свадьбу (да я и не желал бы этого вовсе!)... так вот я хотел тебя заранее поздравить и пожелать тебе...
И он с горя не мог говорить более, и оба молча стояли потупившись и стараясь всеми силами сдержать слёзы.
Наконец Елисавета овладела собою и сказала:
— Это хорошо, что мы с тобою встретились. Пусть уж мать побранит меня за это, а я всё же должна с тобою поговорить. Но здесь, на виду у всех, говорить не место пойдём со мною на Гольстенскую улицу.
Ян последовал за нею.
— Ты сам знаешь, — начала говорить Елисавета, — что доброе дитя должно повиноваться своим родителям, а потому и я, выходя замуж за секретаря, исполняю этим желание отца и матери. Они, конечно, не принудили бы меня к этому, если бы ты тогда был поосторожнее...
— Что ты этим желаешь сказать? — спросил Ян с изумлением.
— Ты очень хорошо меня понимаешь, — сказала Елисавета с ясно выраженным укором. — Это было очень глупо с твоей стороны, что ты раньше времени позволил себе об этом болтать с каждым встречным... Потому ведь молодому человеку следует сначала приобрести какое-нибудь положение да научиться чему-нибудь хорошенько, а уж потом думать о том, как своё гнездо свить... Вот эта твоя болтовня и вооружила против тебя моих родителей, и они были правы... А я вот за всё это теперь в ответе, — добавила она слезливо, — и вот, чтобы загладить твою глупость, меня вынуждают выйти замуж за секретаря Беера.
— Клянусь тебе всем святым, что из всего тобою сказанного я не могу понять ни единого слова! Поверь же ты мне, наконец!
Елисавета утёрла слёзы и посмотрела в глаза Яну.
— Ты никогда, кажется, не лгал, — сказала она, — и потому я должна верить твоим уверениям. Но ты, может быть, позабыл, что ты тогда говорил...
— Ах, Боже ты мой, да что же я говорил-то?
Елисавета в недоумении покачала головой.
— Да ведь ты за это же самое и у г-на Стеена место потерял! — сказала она Яну даже с некоторой досадой.
Ян из себя вышел.
— Да пойми же ты, что я этого ничего не знаю! Ведь я, как ни старался, не мог добиться, почему именно мне так неожиданно отказали от места! Скажи ради Бога, почему это могло произойти?
Елисавета глубоко вздохнула и потом сообщила Яну всё, что секретарь Беер передал «под секретом» её матери.
Ян так и замер от изумления.
— Да быть этого не может! — вскричал он после минутного молчания, — ведь этакий же негодяй! Да его убить мало! Ах, Бог мой! Так вот почему меня и Стеен от себя прогнал, и родители твои поспешили от меня отделаться, и отец твой такие загадки мне загадывал при прощанье!.. Но только я никак в толк не возьму, Елисавета! Ты ведь знаешь, что я хоть и бедняк, да честный человек и что я всякой лжи боюсь, как огня, — как же ты могла хоть на миг поверить клеветническим речам этого секретаря?
— Да что же такое? — отвечала ему молодая девушка. — Ведь тут клеветы, собственно говоря, не было... И ты, и я — мы, точно, не были противны друг другу, и если бы ты добился какого-нибудь порядочного положения, так родители мои, конечно, не отказались бы назвать тебя своим сыном...
— Да разве же из-за этого я мог позволить себе хвастать перед людьми...
— Так это всё неправда, что про тебя рассказывал секретарь? — спросила Елисавета с видимым удовольствием и сердечным облегчением.
— Во всём этом нет ни крошечки правды! — воскликнул Ян. — В этом я тебе поклясться могу!
— О, Господи! — произнесла Елисавета, с чувством поднимая глаза к небу. — Ну, так мы ещё посмотрим, может быть, всё и уладится!
Она ещё что-то хотела добавить, но их внимание было внезапно отвлечено.
Невдалеке от того места, где Ян стоял с Елисаветой, собралась кучка народа, и оттуда вдруг послышались крики и возгласы, выражавшие изумление по поводу чего-то необычайного и недавно случившегося.
— Что там такое? — сказал Ян, озираясь.
Из кучки собравшихся людей в этот момент отделился толстенький, кругленький человечек, в котором Ян узнал «кума» Бульмеринга. Откуда повелось называть Бульмеринга кумом — этого никто сказать не мог, но только все и всегда называли этого толстяка не иначе, как кумом. Вот почему и Ян обратился к нему с вопросом:
— Да что же там случилось, г-н кум?
— А то случилось, что, кажется, свет весь переворачивается, — порывистым голосом стал говорить кум, вечно страдавший одышкой, — то есть не совсем ещё перевернулся, но уж близко к тому подошло... Чего только не случается на белом свете! Просто удивительно! Кто бы мог это вообразить! — И он хлопнул Яна по плечу и посмотрел на него вопросительно.