Гарем
Шрифт:
— А по горам не бегала вот с этим… — он пнул ногой бездыханное тело Петра, — до свадьбы?
— Мы только сегодня познакомились.
— Огня сюда! — крикнул татарин. Кто-то передал ему факел, он поднес его ближе к лицу девушки и восторженно зацокал языком:
— Дзе, дзе… какая красивая кыс! — Обернувшись к своим, он крикнул:
— Слушайте меня, вы, дети шакалов! Кто бросит на нее хоть взгляд, получит копье в спину! Мы отведем ее в Дамаск, где получим за нее много золота! Какая красавица!.. И невинна к тому же! Ладно, хватит слоняться без дела, соберите баб и детей и заприте их на ночь. Утром уходим!
Церковь
— Куда они их? — спросила Машутка у своей тетки.
— Они оскопят самых красивых и продадут в гаремы, где те станут евнухами, — ответила женщина.
Через некоторое время детей вернули, за исключением трех мальчиков. Их матери со стонами повалились на пол и стали рвать на себе волосы и одежды. За церковью раздавались душераздирающие детские вопли. Спустя еще несколько минут татары вернули трех последних. Бедняжки были кастрированы и находились без сознания.
На рассвете татары вывели пленников из церкви и погнали за собой. Один из изувеченных детей ночью умер.
Машутка была все еще во власти дикого потрясения и почти ничего не соображала. Она тупо шла вперед вместе с остальными. Поначалу пленники словно в ожидании чего-то смотрели на нее. Все-таки она была дочерью их воеводы. Но под конец им стало ясно, что надеяться не на что, и ее оставили в покое. Рядом с Машуткой шла теперь только ее тетка. Стоило кому-нибудь из татар приблизиться, чтобы передать пленнице еду, как она бросала на него такой страшный взгляд, что у того начинала нервничать лошадь и он шарахался назад. Машутка почти не притрагивалась к пище, а по ночам согревалась теплом тела своей тетки.
Она стала быстро худеть, и вскоре Бату всерьез обеспокоился. Состояние буквально на глазах уплывало из рук. Еще помрет девка… Он отнял у какого-то горца ишака и велел Машутке ехать на нем, чтобы сохранить побольше сил. В горных аулах Бату выискивал для девушки самое вкусное: спелые персики, жареных голубей с хрустящей корочкой, вино, свежий хлеб… Вдобавок он пригрозил тетке, что убьет ее, если та не заставит племянницу есть. Машутка ела, но силы ее все равно убывали. Румянец давно исчез с лица, а красивые белокурые волосы и яркие прежде глаза потускнели.
В первый раз Машутка проявила какие-то эмоции, лишь когда они достигли Дамаска и Бату отделил ее от прочих пленников. Когда от нее уводили тетку, Машутка расплакалась. Родственницу вместе с остальными отвели на открытый невольничий рынок.
А свою главную добычу Бату первым делом отвел в бани, где по его приказу рабыни вымыли Машутку, сделали восточный массаж, намазали тело маслами и заплели волосы в косу. Бату заставил ее облачиться в новые одежды и отвел в дом частного работорговца. Но ванна и масла не смогли сотворить чуда, и девушка по-прежнему выглядела очень жалко.
— Нет, — наотрез отказался работорговец, — плевать мне на то, что она девственница. Я не куплю ее.
— Видел бы ты ее, — горячо возражал Бату, — в тот день, когда я взял ее в плен. Видел бы ты, какая пухленькая и румяная была тогда эта белая голубка. А взгляни в ее глаза! Это же чистая бирюза! Где ты еще увидишь такие?
— Бату, дружище, — терпеливо гнул свое торговец, — возможно,
Клацнув зубами, Бату потащил Машутку на открытый рынок. Когда они подошли, ее тетку как раз покупал какой-то зажиточный крестьянин с добрым лицом. Ему нужна была хозяйка в доме и пинька для его детей, так как их мать умерла. Машутка слабо улыбнулась. Она хорошо знала свою тетку и не сомневалась, что не пройдет и года, как этот смущенный и неловкий крестьянин превратится в се жениха.
Вскоре псе пленники были проданы и осталась только Машутка. Продавец из кожи вон лез, но исхудавшую девушку с запавшими глазами, в которых еле теплился свет жизни, никто не хотел брать. Вконец, рассвирепевший, Бату хотел уже избить бедняжку и даже замахнулся на нее, по в этот самый момент рядом раздался властный голос:
— Остановись!
Все взоры обратились на очень высокого, богато одетого мужчину, который приблизился к возвышению:
— Что ты хочешь за нее, татарин? У потрясенного Бату отвисла челюсть. Не дождавшись ответа, незнакомец усмехнулся:
— Так ты назначил за нее цену или нет?
— Сто золотых динаров! — вдруг крикнул Бату, решив рискнуть.
Толпа возмущенно загудела, но незнакомец стал спокойно отсчитывать монеты из своего толстого кошелька.
— Я даю тебе сто пятьдесят, ибо знаю истинную цену этой девушке. — Он сунул деньги ошалевшему татарину и поднялся на возвышение. Взяв Машутку за руку и согревая ее ледяную ладошку своими теплыми ладонями, он мягко проговорил:
— Меня зовут Хаджи-бей, дитя мое. Если ты доверишься мне, я вдохну в тебя новую жизнь.
— Вся моя семья погибла, я не хочу жить.
— Я знаю, маленькая Фирузи. Твоя боль велика, но стоит тебе только пожелать, и тебя ожидает блестящее будущее. Пойдем ко мне, я все тебе расскажу.
Он усадил се в паланкин, сел рядом и приказал рабам нести их домой. Когда они прибыли на место, Хаджи-бей велел принести ей успокаивающий напиток, который должен был помочь испуганной девушке расслабиться. Хаджи-бей стал осторожно расспрашивать ее о прошлой жизни. Поначалу Машутка молчала, но зелье, на котором был настоян напиток, развязало ей язык, и она излила всю свою горечь и боль в грустном рассказе.
Хаджи-бей внимательно слушал ее, лицо его выражало искреннее сочувствие. Когда она закончила, он сказал:
— Да, дитя мое, все это очень трагично. Но твой случай не уникален. Подобное случалось и раньше с другими людьми. Сделанного не поправить и минувшего не вернуть. — Он внимательно посмотрел на нее и продолжил:
— Ты измучена, маленькая Фирузи. Тебе пришлось вынести много страданий. Постарайся заснуть, а когда проснешься, увидишь, что боль осталась позади. Ты начнешь свою жизнь заново. Прошлое навсегда останется в твоей памяти, но знай: мучения твои окончились.