Гарнизон не сдается в аренду
Шрифт:
— Это почему? — недовольно спросил Вадим, надеявшийся на поддержку брата.
— Долгая история. Если меня не будут перебивать, я уложусь в три минуты.
— Время пошло, — сказал Гранцов.
В три минуты, конечно, Добросклонов не уложился. Но слушатели сами были в этом виноваты, потому что все время перебивали его рассказ наивными вопросами.
Оказывается, у него тоже была своя тайна. Лежа без сознания на больничной койке, Гошка вовсе не был так плох, как казалось. Он все слышал, все понимал, все запоминал. Сработала старая журналистская привычка подслушивать и подглядывать. Раньше это было необходимо, чтобы яркими деталями оживить сухой газетный материал. На этот раз он понимал, что материалом стала его собственная жизнь.
Рядом,
Самое страшное то, что эти неизлечимые больные накопились в разных клиниках Института. И вот теперь их всех привезли сюда. И здесь их уничтожат. Спишут в расход. И побросают в урановые шахты.
— За что купил, за то и продаю, — закончил Гошка свою историю. — Не забывайте только, что все это бред наркомана.
— Вот теперь мы точно должны убираться отсюда, — сказал Керимов. — Надо всем рассказать, какие тут дела делаются!
— Ну, не знаю, — засомневался Поддубнов. — А может, наоборот? Пока мы здесь вроде как свидетели, они себе ничего такого не позволят. Даже не знаю теперь… Бред, конечно. Но нет дыма без огня.
— Могу кое-что добавить, — сказал Гошка. — Это еще не все. Да, насчет урановых шахт, конечно, откровенный бред. Но там говорили не только больные. Я подслушал волонтеров. Они прикидывали свои шансы. Один предлагал удрать, пока не поздно, а второй убеждал, что здесь их никто не найдет. А хотите знать, кто их ищет, этих возрожденцев? Их разыскивает не милиция, и не Интерпол. За ними охотятся конкуренты, которых они сами пытались уничтожить. И практически уничтожили. Не знаю точно, о ком шла речь. То ли о сатанистах, то ли о фармацевтической мафии. Неважно. Важно, что недавно была запущена информация о тайных ритуалах института. Якобы они собираются возродиться путем массового самоубийства. Институт эту «утку» опроверг, но дело было сделано. И вот теперь весь мир ждет репортажа о трагедии в каком-нибудь из филиалов института. А когда весь мир чего-нибудь ждет, оно обязательно случается…
Добросклонов засмеялся, трясясь всем телом.
Поддубнов и Керимов мрачно смотрели на него, явно не разделяя веселья.
— Так, — сказал Гранцов. — Макарыч, ты тут, конечно старшина. Но по боевой работе решать буду я.
Он смотрел на монитор. Мерцали крестики на фоне темного контура базы. Шипели динамики, и скрипучими голосами переговаривались охранники.
— Предлагается следующий план, — сказал Гранцов. — Чтобы было без обид. Делимся на две группы. Первая группа обеспечивает отход второй. Вторая группа, отходя, обеспечивает работу первой. Я отвлекаю охрану, и вы угоняете лодки. Причем хорошо бы выйти на причал со стороны воды. Ладно, детали обдумаете сами. Дальше. Как только они увидят, что обе моторки исчезли, то решат, что мы бросили базу. И они успокаиваются. Ослабляют режим охраны. Тогда я незаметно вытаскиваю Регину Казимировну, и мы с ней лесом выходим на станцию. Собираемся в шашлычной у Марселя. Вот такой план. Есть вопросы?
— Получается, мы тебя бросим, а ты тут в одиночку будешь геройствовать, — сказал Поддубнов. — Нет, товарищ, так не выйдет. Или вместе уходим, или вместе остаемся.
— Борис Макарыч, давай без романтики, — сказал Гранцов. — Геройствовать как раз придется группе прорыва.
Глава 19. Прорыв
Из бункера можно было управлять системой перехвата. А все разнообразное хозяйство базы управлялось из командного пункта. Чтобы попасть в КП, Гранцову пришлось больше часа сидеть под штабом. Прямо над головой раздавались шаги и голоса.
Он узнал голос предводительницы. Она то звонила по телефону, то обсуждала ход лечения «гавриков», то составляла меню завтрака и обеда. Ее собеседники отвечали «да», «нет», «понятно».
— Завтра самый ответственный момент, — говорила она. — Гаврики проснутся на новом месте. Самое главное, дать им проснуться самим, поэтому никакого общего подъема, никаких контактов. С шести утра включить трансляцию. На минимальном уровне. Моцарт или Вивальди.
— Понятно.
— Нет, никакого чая! Кто написал чай в меню?! Что за маразм! Первую неделю никакого чая! Только соки и сухое молоко. Все. Завтра с утра час парилки. После обеда еще два часа сухой сауны. Мальчики и девочки вместе. Никаких простыней, пусть привыкают. Постарайтесь заметить, у кого будут признаки возбуждения. С ними начнем конкретную работу. Не забывайте напоминать о возрождении. Подчеркивайте радости жизни. О сексе ни слова, пусть все случится как бы само собой. Потом и остальные подтянутся.
— Да.
— Из препаратов пока не давать ничего нового. Только зеленую серию. Она уже отработана, так что писать ничего не надо. Как только выявим подходящие экземпляры, начнем им давать желтую серию. Да, это новая серия. Поэтому приготовьте все бланки, все средства записи. Будем фиксировать абсолютно все. От изменений в сознании до цвета мочи.
— Понятно.
— Второй приказал местных не выпускать, пусть сидят в своем блиндаже, пока не поумнеют. Консервы кончатся, сами уйдут. Если будут напрашиваться на контакт, отправляйте к Восьмой.
Уже за полночь она осталась в штабе одна и долго шуршала бумагами. Наконец, он услышал, как она спустила воду в унитазе и захлопнула дверь.
Гранцов выбрался из люка и осмотрелся. В сумраке белой ночи ему не нужно было включать свет, чтобы увидеть, как преобразилось помещение. Стены были затянуты блестящей тканью, на окнах висели шторы, повсюду курчавились и тянулись искусственные растения.
На столе рядом с новым компьютером остались лежать папки и блокноты. «Никакой штабной культуры», — отметил Гранцов, приоткрыв папку. Там были какие-то списки, счета, накладные, реклама каких-то медикаментов. Судя по всему, институт занимался не только лечением, но и экспериментами. «Зеленую серию» уже изучили, теперь бедным наркоманам предстояло испытать на себе «желтую». Наверно, на Западе добровольцам-испытателям платят немалые деньги за их риск во имя науки. Здесь же все получается бесплатно, да еще наверняка за эти опыты кто-то платит Институту. Может быть, Минздрав. Может быть, родственники. Примерно по такой же схеме работал доктор Менгеле в концлагере. Но даже он не додумался брать деньги с «пациентов». Какой интересный Институт. Над этим следовало бы поразмыслить, но не сейчас.
Он открыл дверь в подсобку и поднялся по запыленной лестнице на чердак. Еще одна неприметная дверь, и он оказался на вертящемся кресле среди пультов и телефонов. Гранцов плотно закрутил маховик стальной двери, смахнул пыль с аппаратуры и приступил к делу.
В окулярах стереотрубы он видел причал, привязанные лодки и одного-единственного охранника, который сидел на перилах причала. Чуть дальше над краем обрывистого берега вырисовывался земляной холмик с наклонной дверцей. Такие же холмики можно было увидеть и в других уголках базы. Эти сооружения солидно назывались эвакуационными колодцами, хотя снаружи они больше походили на деревенский погреб.