Гассан и его Джедди
Шрифт:
— Какая хорошенькая у тебя Джедди…
Гассанъ потрепалъ её по щечк.
— Красивый… самый красивый… У самъ великiй султанъ нэтъ такой. Большой денегъ давали, — не давалъ…
— Деньги давали? за Джедди?
— Давали… Чорта толстопуза давалъ, Никапулла… Въ дочери, говорила, возьму… У него дочь не былъ… Не давалъ я, ни-ни… А я тебэ крабъ ловилъ… на-на… Джедди говорилъ, — крабъ лови, барина крабъ лови… — Джедди!
Я посмотрлъ на неё. Она прижалась головой къ жёсткой щёк Гассана и задумчиво
Я взялъ краба. Это былъ прекрасный экземпляръ.
— Скажи ей, Гассанъ, скажи, что я радъ… скажи, что я всегда буду любить её, эту птичку Джедди, и куплю ей золоченыя туфли.
Гассанъ перевелъ.
Джедди качнула головкой. Ея глаза стали ещё больше. Она что-то сказала.
— Джедди сказалъ, — не надо… Туфли Али покупалъ, въ Стамбулъ покупалъ… привозилъ…
— А куклу хочешь Джедди?
Гассанъ перевелъ.
— Ге! Джеди не зналъ кукля… какой кукля…
— Не знаетъ? — ну, я подарю ей… А вотъ теб за краба, Гассанъ.
Я далъ турку придцать копеекъ.
Гассанъ покачалъ головой. — ни-ни… Гассанъ крабъ ловилъ… э… э… э… деньга не бралъ… дарилъ Гассанъ… э… не нада…
Гассанъ какъ-будто обидлся. Онъ кивнулъ головой и скрылся за береговымъ уступомъ.
Вечеромъ я засталъ Гассана и Джедди на дамб.
Турокъ ловилъ бычковъ, Джедди собирала гальку, бросала камешки въ море и слдила за крабами.
Маленькiе чёрные крабики выползали изъ щелей дамбы, грлись на солнц и быстро удирали, едва тнь руки набгала на нихъ.
Гибкая Джедди, какъ стрекоза, гонялась за ними по камешкамъ.
— Джедди! — позвалъ я её.
Двочка повернула головку.
— Вотъ теб кукла…
Я показалъ ей большую нарядную куклу.
Двочка захлопала въ ладошки.
— Джедди… Джедди… — закричала она. Ея лицо преобразилось. Дтская неудержимая радость била фонтаномъ изъ всей ея нжной фигурки.
Джедди взяла куклу и прижала къ себ. Она смотрла на куклу, опустивъ свои длинныя рсницы. Передъ нами была картинка.
Гассанъ качалъ головой. Сухое лицо стало нжнымъ и улыбалось.
— Рука твой давай!.. давай скорй твой рука! — вдругъ сказалъ онъ, протянувъ мн мозолистую коричневую ладонь. — Твой я… твой Гассанъ… Не чужой ты… ни… ни… чужой…
— Джедди! — сказалъ я и поманилъ.
Двочка доврчиво подошла ко мн. Я взялъ ея ручки съ синими, прозрачными жилками.
— Кукля… кукля… — лепетала Джедди. — Джедди… кукля…
Ея глаза такъ смотрли на куклу, въ нихъ было столько маленькаго счастья и любви, что теперь, десять лтъ спустя, я не могу забыть этого взгляда.
Захрустлъ гравiй подъ тяжёлыми шагами. Что-то запыхтло позади и засопло. Я обернулся.
Въ чёрномъ пиджак, въ яркомъ галстук и большой соломенной шляп стоялъ обрубокъ сала. Короткiя ножки, громадный животъ, круглые пальцы съ бирюзовымъ перстнемъ, заплывшее
Обрубокъ соплъ, какъ пароходъ.
Гассанъ вскочилъ и закланялся, прижимая руку ко лбу, и смшно трепетала его кисточка на феск.
Джедди, какъ мышка, спряталась за меня. Она лепетала что-то. Я взялъ её на руки.
— Никапулла… Никапулла… — бормоталъ Гассанъ.
Грекъ заговорилъ по-турецки. Гассанъ отвчалъ плаксивымъ тономъ и всё кланялся.
Долго говорили они. Грекъ жестикулировалъ, хриплъ, соплъ и даже плевался.
Гассанъ испуганно вертлъ головой, прижималъ руку къ сердцу.
Наконецъ, обрубокъ ушелъ, ругаясь.
— Что такое? — спросилъ я.
— Что, что? — какъ-то растерянно говорилъ турокъ. — Покупала… опять покупала… сто рубля давала… два сто рубля давала… Шайтанъ! Ай, какой челавэкъ! ай, ай…
Джедди вздрагивала у меня на рукахъ, поминутно обёртываясь.
— Ишь… чорта! напугала… — Джедди боится… Джедди знаетъ Никапулла… Посылалъ Али ночью… Онъ была у насъ и кричала: „зди въ море! зди въ море!..“
Когда я узжалъ на сверъ, было свжее осеннее утро. Пароходъ стоялъ въ полверст.
Баркасъ готовился отчалить. Гассанъ и Джедди были на пристани. Джедди стояла, закрывъ ладошками лицо: она тихо плакала. Она привыкла ко мн, и ей жаль было разставаться. Кукла, уже сильно потрёпанная, лежала у ея ногъ. Гассанъ ласково кивалъ головой, глаза его были печальны. Онъ кланялся, прижимая ладонь ко лбу, и уморительно подрагивала его кисточка. А Джедди стояла, закрывъ руками лицо.
ГЛАВА II
Прошло около года. Ранней весной я снова былъ на юг и постилъ тихiй городокъ, окружённый горами, мирно дремлющiй подъ тихiй плескъ моря. Была весна, конецъ марта. Ещё два дня назадъ поздъ мчалъ меня по снжнымъ полямъ.
Только хвоя радовала глазъ неумирающей зеленью.
А здсь! Вишни уже отцвли. Густая зелень акацiй встрчала раннее лто. Ребятишки протягивали букеты цвтовъ. Розы были облиты душистыми гроздьями тяжёлыхъ бутоновъ. Виноградъ общалъ урожай. Далеко протянулась тёмная зелень табачныхъ плантацiй.
Вотъ оно! Море! Оно издалека зовётъ своей безмятежной синевой.
Я снова сижу на развалинахъ турецкой крпости. Вечеръ. Да, это былъ вечеръ Великой Субботы. Первый разъ въ жизни своей я встрчалъ праздникъ Воскресенiя у вчнаго, неумирающаго моря.
Но что со мной, я чувствую какую-то грусть… А, я вспоминаю о маленькой фе съ большими глазами. „Али… Али…“ — печально звенитъ въ моихъ ушахъ нжный лепетъ…
— „Джамахэ“… Я хочу видть её, любоваться ею, слушать этотъ тихiй, какъ вздохъ, лепетъ… Я хочу видть добряка-Гассана. Я жду… Но ихъ нтъ… И я не знаю, гд спросить о нихъ.