Гаури
Шрифт:
— Знаю я, что тебе рассказывали! — пробормотал Панчи больше себе под нос, чем Дуле, и бросился прочь к стоявшему невдалеке храму. Ему казалось, будто за ним гонится дьявол.
Вбежав в сумрачную тень маленькой часовни, он направился прямо во внутреннее святилище, где на постаменте возвышалось бронзовое изваяние Вишну.
— Ишвар! Ишвар, парматма!.. [30] — шептал он без конца, словно заклинание повторяя имя верховного божества, потом закрыл глаза, чтобы сосредоточиться и всецело отдаться божественной силе. Ему казалось,
30
Ишвар, парматма! — обращение к всевышнему.
Он повернулся и увидел своих старых друзей — Дамодара, сына лаллы Бирбала, и Раджгуру, сына чаудхри субедара Ачру Рама, которые играли в карты с торговцами мануфактурой братьями Муни Чандом и Дуни Чандом. Панчи побледнел и смутился: ведь его застали в униженной позе молитвы именно те, кто всегда считал себя истинными индусами, но пользовался этим храмом для игры в карты, а не для поклонения всевышнему.
— Друг мой, — вкрадчиво начал Дамодар. — Где же ты был все эти дни?
— Неужели ты не знаешь, что он лежал с проломанной головой? — перебил его Раджгуру.
— Ах вот как! Значит, взбучка, которую ты заработал, превратила тебя в святого! — издевался Дамодар. — Да, брат Панчи, подумать только: ведь ты всегда был неверующий…
— Лучше молиться, чем обжираться целый день в отцовской лавке и осквернять храм игрой в карты! — не выдержал Панчи.
— Насколько я помню, ты сам не так давно имел обыкновение играть здесь в карты вместе с нами.
Панчи решил не лезть на рожон.
— Ладно, я и сейчас не прочь сыграть с вами партию, — сказал он, решив, что это будет лучший способ поладить с ними.
Но Дамодар не унимался.
— А как насчет нашей золовки? — спросил он. — Говорят, она вернулась из Хошиарпура? Думаешь, она там сидела и ждала тебя?!
— Не говори гадостей! — ответил Панчи. Дамодар пока еще ничего прямо не сказал, но Панчи понимал, к чему он клонит.
— Эй, Дамодар! Играй себе в карты и помалкивай, — сказал Раджгуру.
— Почему помалкивай? Наша золовка, которую все время прятали от нас, вернулась такой модницей, косит шикарное сари! Люди говорят…
— Ах ты, сукин сын! — закричал Панчи. — Тебе-то какое дело, что они говорят? Заткни свою грязную глотку!
— В общем гляди за ней в оба! Ведь она вернулась из Хошиарпура, как Сита, которая побывала у Раваны…
— Ах ты, дрянь!
Казалось, к Панчи вернулась его прежняя сила. Он набросился на Дамодара и ударил его кулаком. Но Раджгуру и братья Чанд разняли их.
— Ты еще у меня получишь! — От ярости Панчи с трудом выговаривал слова. — Я тебя пополам раздеру!..
— Успокойся, успокойся, — уговаривал его Раджгуру.
— Так сердиться из-за каждого слова!
— Этот негодяй
— Сам ты негодяй! — закричал Дамодар и изо всех сил ударил Панчи по голове. Удар пришелся по тому месту, где у него была рана. У Панчи все поплыло перед глазами, и он упал.
В эту минуту на шум выскочил брахман храма, спавший в задней части храма.
— Принесите, пожалуйста, воды, — попросил его Раджгуру.
Дамодар с виноватым видом выскользнул из храма, братья Чанд остались ухаживать за Панчи. У дверей храма уже собралась толпа, словно здесь произошло убийство.
Когда Панчи открыл глаза, он увидел, что снова лежит дома на своей кровати, а дядюшка Рафик прикладывает мокрое полотенце к его голове. Гаури сидела возле кухни.
— Тс-с-с! — Горшечник приложил палец к губам. — Слово — серебро, молчание — золото. Сейчас Гаури приготовит тебе молоко.
Но у Панчи и так не было сил говорить, и он лишь прошептал:
— Воды…
— Дай ему воды, девочка, — сказал Рафик, обращаясь к Гаури. — И полечи его. Аллах посылает горе, чтобы испытать нас. Скоро твой Панчи поправится…
Гаури принесла воды. Панчи сел на постели и взглянул на жену. Лицо ее казалось ему сегодня каким-то загадочным. О, если бы он мог узнать, как она жила в Хошиарпуре! Ведь только об этом и говорят сейчас в деревне, и он должен это знать. В противном случае он не сможет защитить ни Гаури, ни себя самого.
Она уже отошла от него, а он все продолжал смотреть ей в спину тяжелым взглядом.
— Сын мой, — сказал дядюшка Рафик, — если в твоем сердце горит пламя гнева, загаси его. Положись во всем на аллаха. Страдание и боль — наш удел. Но жизнь возродится, если только не терять веру…
— Дядя! — оборвал его Панчи. — Я знаю, ты мудр. Но попридержи хоть раз свою мудрость при себе и позволь мне обращаться с этой женщиной так, как я считаю нужным!
После этих слов горшечнику не оставалось ничего другого, как подняться с постели и отойти от Панчи.
— Пойди сюда, Гаури! — громко позвал Панчи.
— Сейчас, — отозвалась она, наливая в стакан горячее молоко, разбавленное кипятком, и добавила: — Дядюшка Рафик хочет тебе только добра…
Она не кинулась, как обычно, на его зов, и Панчи увидел в этом признак неповиновения. Это привело его в бешенство.
Когда она подошла к его постели, она была спокойна и полна чувства собственного достоинства, какой-то внутренней силы, какой он не ожидал встретить в женщине, которая, как ему казалось, должна была выглядеть виноватой и пристыженной.
Она протянула ему стакан, но он зло, с силой, оттолкнул ее руку, и горячее молоко расплескалось по кровати и по полу.
Гаури невольно вскрикнула.
— Скажешь ты мне правду, тварь? — злобно бросил он ей.
Она молча стояла перед ним, и в ее молчании ему почудилась какая-то враждебность и даже вызов.
— Отвечай, или я убью тебя! — снова закричал он и хотел соскочить с постели.
Дядюшка Рафик удержал его.
— Что с ним? — испугалась Хур Бану.
— Я ни в чем не виновата, — проговорила Гаури со слезами на глазах. — Он сам выгнал меня, но я вернулась к нему такой же чистой, как была.