Гавани Луны
Шрифт:
Примерно это, – сказал я.
Почему же тогда ты копаешь себе сейчас могилу, а не я? – сказал он.
Он выложил весомую карту. Крыть было нечем. Я промолчал и приналег на лопату. Я уже стоял по колено в земле.
Еще примерно столько же, и довольно, – сказал он.
Все должны видеть, что подготовка была слишком серьезной, – сказал он.
Но копать настоящую могилу мы не станем, – сказал он.
Мы?! – наигранно возмутился я.
Он лишь посмеялся. Мы одновременно глянули на небо. Оно уже
Жаль, что все так получилось, – сказал легавый.
Брось, – сказал я, – ты все равно собирался меня убить.
По просьбе Рины, – напомнил он.
В любом случае, я давно уже должен быть мертв, – сказал я, и попросил, – три минуты отдыха.
Ладно, – сказал он, глянув внимательно.
Я сел, держась за грудь. Пора возвращаться в зал, подумал я. Потом понял, какая смешная мысль меня навестила.
Тебе доводилось стрелять в людей? – сказал я.
Я не хочу об этом говорить, – сказал он, и добавил, – если ты беспокоишься насчет того, как это пройдет, то я тебя успокою.
Очень быстро, – сказал он.
Ты не почувствуешь боли, а только легкое удивление, – сказал он.
А потом все почернеет и ты улетишь на Луну, – сказал он,
Как Мюнхгаузен, – сказал я, и мы посмеялись.
Отдышался? – заботливо сказал он.
Еще нет, – сказал я, и поспешил объяснить, – болит сердце, очень болит.
Он встал и обошел меня кругом. Я старался смотреть на свет Луны, как и на солнечный – не щурясь. У меня и правда щемило сердце. Рина, Люба, эта несчастная девушка со шрамом, Яна… Мы все словно сироты, и мать, покинувшая нас, гуляла где-то вдалеке, у берега черной от ночи реки, спуская по ее течению венки из одуванчиков в поисках нового жениха. Без мысли о существовании моих женщин я чувствовал себя, словно язычник в эпоху крушения храмов. Интересно, вдруг подумал я, как бы мы все выглядели в одной оргии? От этой мысли у меня засвербило в паху и я не смог не потянуться. Словно кот.
Гребанный извращенец, – восхищенно сказал легавый.
Это из-за сердца, – сказал я.
Да будет тебе заливать, – сказал он.
Ей Богу, – сказал я.
Да ну? – сказал с сомнением он.
Да любой стажер знает, что от удушения встает, – сказал я.
Что-то такое слышал, – сказал он неуверенно.
А когда сердце прихватывает, происходит примерно та же чертова хрень, – сказал я свой экспромт как можно искреннее.
Он, покачивая ружьем, взглянул на меня внимательно.
Еще слишком мелкая, – сказал он.
Ох, да какая разница, – сказал я.
Будут сомнения, – сказал он.
Мне, дружок, нужно не только тебя пристрелить, – сказал он, – но еще и остаться по итогам этой истории в ванной, полной шоколада.
Ты и останешься, – сказал я, скривившись.
Как всегда, когда хорошо играешь, произошло чудо перевоплощения. У меня и правда заболело сердце. Всякий писатель – а я в этот момент возлюбил свое ремесло и, и начал относиться к нему с уважением, – если он хороший писатель, конечно, вживается в образ. Если ты не заплачешь, не заплачет никто.
Мы актеры, но на словах.
Отсюда – рукой подать до актерства на деле.
Дьявол! – взвизгнул легавый, и я вновь услышал голос Рины
Не к ночи, прошу тебя, – сказал я.
И, задыхаясь, сел. Он глянул на часы. Потом на меня. Стал торопливо сталкивать мешки в яму. Я вспомнил внезапно, как выкликал Дьявола, и обещал ему все, что угодно за женщину. Каких-то пару дней назад… Он прислал мне Любу. Я с ужасом попросил отсрочки исполнения контракта. Не может же это быть финалом? А потом подумал – почему, собственно, нет. И постарался понять, где же Он? Ведь господин Дьявол, по слухам, всегда присутствует при подписании контрактов и при оплате счетов. Я присмотрелся к пейзажу внимательнее. Так и есть. Дьявол улыбался мне кривым горным хребтом Луны. Я совсем пал духом. Но не все еще потеряно, сказал мой кредитор. Легавый, он тоже задолжал. Никто не мешает проявить хитрость, и спихнуть свой долг на другого.
Извини, но я выстрелю не в голову, – сказал он.
Ты обещал, что без боли, – напомнил я.
Скажи я правду, тебе было бы больно и страшно все эти полчаса, – сказал он.
Блажен не ведающий, так что ли? – сказал он.
Примерно, – сказал я.
Это не должно производить впечатления хладнокровного убийства, – сказал он извиняющимся тоном.
Но больно все равно не должно быть, – сказал он.
Вроде, – добавил он с сомнением.
Последняя просьба тогда, – сказал я.
Нет, – сказал он.
Я бы хотел стоять, когда… – сказал я.
О, Господи, – сказал он.
Знаешь, нет ничего отвратительнее, чем подыхать лежа, – сказал я.
Хочется, ну, что ли, как мужчина… – сказал я.
Встретить смерть стоя и все такое, – сказал я.
У меня и правда не было надежды и шансов, и тело мое онемело. И я как мешок поднялся, когда он поднял меня за воротник – на мгновение я вернулся в детство, – и как мешок же, осел.
Так не пойдет, приятель, – сказал он.
Бери себя в руки или я пристрелю тебя лежачего, – сказал он.
Еще шанс, – сказал я.
Ради всего святого, – сказал я.
Поплыл, говно, – сказал он брезгливо.
Еще раз ухватил меня левой рукой за воротник, – в правой он держал ружье, – и снова поставил на ноги. Момента, когда он отпускал меня и вновь наводил на меня ружье, хватило, чтобы привалиться к нему. Со стороны мы, наверняка, выглядели как двое пьяниц из общества анонимных алкоголиков, когда они оказывают друг другу психологическую поддержку, обнимаясь.