Гайдар
Шрифт:
Абрамов относился к числу тех ребят - солдат и очень молодых командиров, которые, по их словам, «росли на книгах Гайдара» и которые с предупредительностью и почти обожанием относились к нему всякий раз, как только его узнавали. А Сергей Абрамов со своими саперами еще там, в Семеновском лесу (как он узнал), дал себе зарок быть всюду с ним, по крайней мере до выхода из окружения. И в самом деле, Абрамов сопровождал его на все операции и только из-за него не пошел к линии фронта с Орловым…
И, поворотясь к Абрамову, о н сказал:
«Сережа, запиши мой адрес…»
– Ну, что вы, Аркадий
– Нет, ты на всякий случай запиши… Если что со мной случится, сообщишь в Москву, даже не домой, а в Союз писателей, вернее дойдет.
Он вынул из нагрудного кармана гимнастерки маленький браунинг и протянул лейтенанту:
«Он долго у меня хранился. На вот, я дарю его тебе».
Адресами в окружении обменивались все. Это был единственный шанс дать о себе знать на Большую землю. Просил не только он - просили и его. Многие адреса он записал. Какие-то при самых разных обстоятельствах потерял. До линии фронта по-прежнему было еще далеко. А ему нужно было, чтоб при всех обстоятельствах сведения о нем дошли в Москву. То есть в первую очередь в Союз писателей, потому что существовал не только он, но и его книги. И если даже его здесь, в немецком тылу, убьют, на книги не должна лечь тень.
И тогда он придумал, как сделать, чтобы люди о нем не забыли: давал адрес союза, то есть просто: «Москва, Союз писателей» - и каждому, кого об этом просил, дарил оружие.
Он с детства был неравнодушен к пистолетам и револьверам. Добывал и находил их теперь где только мог: хорошее оружие на войне - большая ценность, особенно если его не хватает… Ион подарил свой наган шоферу Саше Ольховичу, в доме которого оставил письмо для Тимура.
Он дал свой браунинг второй номер капитану Якову Рябоконю, который вывел их всех из Семеновского леса, дал в надежде, что покалеченному капитану вряд ли придется еще воевать, отлежится где-нибудь в тиши, а там, смотришь, и придут наши [21].
Один пистолет с той же просьбой оставил детям лесника Швайко - Васе и Володе. Хотел, но не успел - помешали немцы - подарить браунинг Мише Тонковиду (разговор на эту тему с Мишей случился во время засады). И вот отдал крошечный свой «вальтер», который берег на всякий случай для себя, Сереже Абрамову.
После боя у лесопилки (наверное, от усталости) у него было редко обманывающее старых солдат предчувствие, что ему отсюда уже не выбраться - иначе бы ни за что не расстался с крошечным браунингом.
В том же настроении пришел с товарищами и к Степанцам. Они жили в самой Лепляве.
Андриан Степанец, председатель соседнего колхоза, человек скромный, даже незаметный, на задания в отряде ходил со всеми, на рожон никогда не лез, зато в минуту опасности не робел.
Немало партизан было из окрестных сел, однако только тихий Андриан Степанец решился превратить свой дом в Лепляве в явочную квартиру[22].
А семья у Андриана была такая: жена Феня, да теща, баба Устя, да двое мальчишек: Витя и Коля, да двое девчонок: Лида и Нина. В отряде, когда Степанец впервые такое предложил, то есть чтоб не стеснялись, приходили к нему в дом, задумались: соглашаться или нет. Шутка: семь человек. Из них четверо
Соблазн иметь в селе явочную квартиру был велик. Идешь ли в дальнюю деревню, возвращаешься ли с задания, всегда можно зайти, узнать новости, заодно погреться, поесть горячего, а то и поспать в тепле. И пока ты короткие часы эти, бывало, спишь, Феня постирает рубашку, просушит портянки. Наварлт картошки на завтрак. И ты' выходишь из дому в знобкий туман, ощущая, как тепло ногам и всему телу.
Он любил приходить к Степанцам. И как только вваливался в дом, садился на любимое свое место под портретом старого Тараса, доставал тетрадь, не отвлекаясь на разговоры, принимался за работу. И жалел, что ее всякий раз прерывал обязательный ужин.
Но тогда, четыре дня назад, после боя, им, кажется, впервые не были рады. О бое село уже знало. И когда они все, сколько их осталось, ввалились к Степанцам, баба Устя и Феня вопросительно и тревожно уставились на них.
«Разбили нас, Федоровна, - сказал Горелов Фене.
– Одно хорошо, людей спасли».
За столом места всем не хватило. Партизаны пристроились на лавках, на полатях, а двое, по лагерной привычке, прямо на полу.
Возбужденно беседовали о бое, вновь припомнили таинственное исчезновение хозяйственника Погорелова, который последнее время не находил, куда себя деть, и все повторял: «До каких же пор нам нужно будет, как зайцам, жить и каждого выстрела бояться?»
О н весь вечер молчал, но, когда заговорили о Погорелове, не выдержал:
«Попадись мне теперь этот Погорелов, задушил бы своими руками…»
После ужина, когда Феня все убрала, Горелов, он, Сесько, Абрамов, Скрыпник и еще несколько человек снова сели за стол: предстояло решить, что делать дальше.
Комиссар отряда Ильяшенко в утренней разведке погиб. Начальник штаба Тютюнник с частью бойцов отступил в плавни, и связь с ним потеряна.
Возвращаться на старое место нельзя. Оставаться в Лепляве тем более. Куда ж идти?…
И вдруг Горелов предложил: «Надо разбиться на группы и уйти в подполье».
Сам Горелов и вообще местные в подполье уйти могли: кругом у каждого полно родни и знакомых. А что делать остальным? И почему Горелов не предлагал то же самое перед уходом группы Орлова?
Ион снова вспылил:
«Что значит «уйти в подполье»?
– спросил он, поворачиваясь к Горелову.
– А сейчас мы, Федор Дмитриевич, что - легальный партизанский отряд имени Гельмязевской райуправы при Золотоношской фельдкомендатуре?… Да, нас теперь мало. Но пока мы вместе, мы боевой отряд. А если разделимся, мы беженцы с оружием. И нас переловят по одному…»
Его поддержали все. И смущенный Горелов на своем предложении больше не настаивал.
Условились, что Федор Дмитриевич отправляется с двумя бойцами на поиски другого отряда или в крайнем случае места для новой базы. Остальные будут ждать Горелова или связных в так называемом запасном лагере близ Прохоровки, в реденьком лесочке, километрах в восьми от Леплявы.
В двух замаскированных землянках, кроме нар, маленьких печек и сухих, заранее заготовленных дров, ничего не нашлось.
Ни щепотки соли, ни сухаря.