Гайдар
Шрифт:
Он съедал немного, потому что, если съесть весь котелок, сразу захочется спать. И он не выполнит норму. А Маша не отходила, пока он не попьет еще и чаю.
Любого другого он бы прогнал (что и делал), а ее не мог. Впрочем, кажется, ее нарочно поэтому к нему с котелками и подсылали.
В разговоре выяснилось, что Маша прочла все его книги, «какие только смогла достать», «Тимура» помнила «почти на память».
Он провожал ее на задания и старался встретить каждый раз, когда она возвращалась. Бывало, она уже в лагере, а о н еще не знает. И начинает нервничать. И вдруг она выскальзывает из штабной землянки. Он встревоженно спрашивает:
«Ты
Она растерянно кивает.
«Ты давно вернулась?… А поесть успела?… Ты не очень торопишься?… Нет?… Тогда расскажи, что узнала и что видела…»
Она рассказывала, что в райцентре «тревожно-спокойно». И хотя еще никого не арестовали, «возле нашего дома каждую ночь засаду устраивают: отца ждут».
«Но тебя ведь тоже могут схватить?»
Она смеялась: «Конечно, могут, но только не схватят. Неподалеку от нашего дома есть копна. Я в ней и сижу, пока полицаи не уйдут. А уйдут - я шмыг в хату. И когда десятихатник - есть у нас такой, ну вроде надсмотрщика - приходит звать меня на работу, я уже готова и выхожу, как все, в поле».
Маша старалась рассказывать про дела свои беззаботно и весело, но с каждой минутой от ее слов ему становилось только печальней.
Его не покидало странное ощущение, что однажды это все уже было. И тревожное предчувствие: он знает, что будет.
Он видел то смешанный лес, себя на коне в разведке, чью-то тень при лунном свете. Подумал тогда: белый лазутчик. Оказалось - девчонка, Маруся.
А то вдруг лес перед внутренним взором, менялся. Кругом стояли мохнатые ели и сосны. Ион ждал в потаенном месте другую девчонку, веселую и дерзкую. Она приезжала на коне с длинными, как у Желтой ленточки, только черными косами. И тоже смеялась, уверяя, что с ней ничего не случится. И каждый раз мучительное ожидание. И каждый раз тревога, если Маша - Настя задерживалась. А потом ему не показали ее даже мертвую…
– Когда же ты спишь?
– заметив, что давно молчит, спросил Желтую ленточку.
– В обед вздремну полчасика. И мне почти хватает. До ночи могу не спать.
– Пойдем, я тебя провожу.
– Он доводил ее до развилки и останавливался.
– Счастливого пути… И будь, пожалуйста, как всегда, умницей.
– Ладно.
Незадолго до нынешнего боя Желтая ленточка пробыла в лагере почти сутки. Вечером сидели все у костра. Демьян наигрывал на старой скрипке печальные цыганские мелодии. Партизаны приуныли. И тогда, шепнув два слова музыканту, под ту же скрипку он затянул старую дальневосточную:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье -
Белой армии оплот…
Песню подхватили. Пел ее не очень большой и не очень дружный хор. Иные, позабыв слова, выводили голосом один только мотив. Но даже от этой не очень складно исполненной песни легче задышалось…
Когда кончили петь, повернулись все вдруг к нему:
«Аркадий Петрович, прочтите, что вы пишете… Хоть сколько-нибудь».
Смутился. То, что можно было прочесть, - готовые очерки: о командире эскадрильи капитане Солдатове, гневное «Варвары XX века», смешное - о том, как тонул в гнилой речке Трубеж и как вытащил его за воротник незнакомый солдат, - уже читал. И сегодня его просили
Ион сказал:
«Записки свои читать я сейчас не буду. Не могу. Это еще только заготовки. Наброски. Над ними нужно много работать, прежде чем их можно будет показать. Вот напечатаю книгу, тогда сами и прочтете. Я много о вас написал. Думаю, еще больше напишу. И если выйдем из лесу, из кольца - страна трудов ваших не забудет…»
Когда расходились по землянкам, подошла прощаться Маша. «Аркадий Петрович, - спросила она, - а вы разве пишете только о войне?»
– Ты права, - ответил он, - я пишу о многом, но о войне, конечно, в первую очередь.
– Но ведь раньше у вас были только детские книги. А теперь, значит, будет книга для взрослых?
Сказал, что думает написать не одну, а много книг, но в романе для взрослых непременно будет про ребят. А в книжке для ребят - про ребят и про взрослых. «Но в первой же книге, - обещал, - я непременно расскажу про тебя. И глава про тебя будет называться «Желтая ленточка».
– Но обо мне, - растерялась Маша, - совершенно нечего писать. Я ничего характерного не делаю.
– В любом сложном деле, - ответил он, - встречаются люди, которые не делают «ничего характерного». Они просто делают то,"что нужно. И на поверку получается, что они-то и делают самое главное". Мне хочется, - добавил, - написать о комсомольцах твоего поколения, потому что, когда мне было столько же лет, сколько тебе, когда я был мальчишкой-комсомольцем, я тоже впервые воевал здесь, на Украине, и дымное то время и себя той поры хорошо очень помню…
Он замолчал, думая о том, как в его биографии все удивительно сомкнулось.
* * *
Судьба Маши - Желтой ленточки оказалась похожей очень на судьбу Маши - Насти Кукарцевой, с той лишь разницей, что Желтая ленточка, пройдя застенки и пытки, никого не выдав, чудом осталась жива…
Бой
Между вечером у костра и вынужденным отдыхом на болотистой опушке лежал только что закончившийся бой, который переворачивал все. Отступление по спиленной сосне нельзя было назвать поражением. Отряд продержался несколько часов и отошел в относительном порядке, забрав раненых. Партизаны сегодня потеряли гораздо меньше людей, чем могли потерять, но лишились лагеря. Нужно было спешно создавать другой…
Знал: рано или поздно, а бой такой будет. Ради этого боя, то есть большого сражения отряда с оккупантами, остался в лагере, не пошел с группой Орлова к фронту, но бой этот представлял себе иначе, то есть с другим исходом.
…Орлов уходил восемнадцатого - четыре дня назад. Снова настойчиво звал с собой, а он попросил только взять на Большую землю* пакет с очерками и письмо Тимуру.
Ни того, ни другого Орлов взять не решился. Возможно, полковник был и прав.
Идти ж с Орловым о н не мог. И тоже по-своему был прав. Сегодня, например, отряду без него пришлось бы много хуже. И будет, верно, еще немало похожих случаев, тем более что планы у него самые обширные.